Читаем Давай поудим рыбу когда-нибудь полностью

Давай поудим рыбу когда-нибудь

Он поразился: с какой же это она ненавистью на него глядит. А и что-то жалкое дрожало в глазах, в глубине в самой. Но это за сына, за него и унизиться готова.

А его, супруга своего, и взглядом к себе не допускала.

Работала она уже диспетчером в их автопарке. Не раз, готовя машину к выезду, слышал, как раздается голос ее и смех, шофера весело отходили от ее окошка, и старые, и молодые, а подойдет он, и будто окошко захлопнется, такое лицо у нее вдруг. Но не замечалось за ней, нет, не замечал ее ни с кем, на это глаз у него был точный. И ничего такого про нее не было слышно, чтоб… И вот как понимать?

Раньше входил – это еще когда детей у них не было, – сникала. А теперь что-то разогнулось в ней, чего раньше не было. И уже не вернешь ее в первобытное состояние, чувствовал, знал: ребенок маленький, слабый, а придал ей силу. И в то же время вот так раздуматься кому она с чужим мальчишкой нужна?

Дождь застает их на набережной Москвы-реки. Из-за шпиля гостиницы «Украина» встала вполнеба, громоздится темная туча, золотой шпиль ярко блестит перед ней.

И уже бегут от парапета рыболовы со своими удочками, а дождь нагоняет их, река кипит, по мокрому асфальту скачут белые крупные градины. Мальчик и отец, оба промокшие, стоят под козырьком крыши, мальчик смотрит, как скачет град по асфальту, как в сплошном дожде слепо, с зажженными фарами пробираются машины, вспарывая лужи, вода косыми мутными полотнищами встает из-под колес.

Так же быстро, как обрушился, дождь прекращается – туча пролилась вся. Опять к парапету на свои места бредут рыболовы с удочками, переступают через лужи, высоко подтянув брюки. Снесенный потоками воды к краю тротуара, тает град. От охлажденного дождем асфальта подымается пар, машины в этом пару кажутся легкими.

И над рекой, над водой пар, в него рыболовы уже закинули свои удочки.

– Промок? – спрашивает отец и кладет ему руку на спину, как раз вся спина умещается под его ладонью. И мальчик, потрясенный внезапной отцовской нежностью, теплом руки, согревающей его худые лопатки, решается:

– Давай поудим рыбу когда-нибудь…

Он заметил на набережной мальчика и мужчину, они стоят рядом и смотрят вниз, ему тоже хочется вот так стоять. Отец убирает руку, убирает тепло, которое мальчик благодарно ощущал лопатками. Проводит ладонью по голой макушке, будто снимает что-то с нее, и вздыхает:

– Поудим…

И опять он идет впереди грузной походкой, а мальчик – на несколько шагов позади него. Поудишь тут… Год назад под вечер села к нему в машину небольшая такая росточком, ничего из себя.

– Отвезите меня в Чертаново!

Это значит, оттуда холостяка набирать, вечером из Чертанова пассажиров не дождешься, не зря московские шофера сложили: «Отвезу тебя я в тундру, отвезу в Иваново, отвезу, куда ты хочешь, только не в Чертаново». А она складки плиссированной юбки раскладывает на загорелых коленях, вся такая из себя наивная, глазки наивные и – голосок:

– Отвезешь?

Повез.

Год назад села и по сей день не слезает.

– Мальчик должен радоваться, если его отцу так лучше!

Глаза и без того черные, а тут из них, как из темной печи, полыхнет:

– Мальчик обязан быть счастлив, если счастлив его отец!

Растерянным жестом – привычка эта появилась у него недавно – крупный сильный мужчина проводит рукой по голой голове, и мальчику отчего-то становится жаль его.

Так друг за другом они приближаются к мосту, по которому сверху проносятся голубые, сверкающие на солнце вагоны – из туннеля метро в туннель. Проводив их взглядом, мальчик подхватывает с асфальта нерастаявший град, белый, как мороженое, скользкий в руках ледяной шарик, он сам просится в рот. И с градинкой за щекой догоняет отца, который уже вошел в тень.

За мостом, за полукруглой тенью – солнце, особенно чистое и яркое после дождя. И пар от просыхающего асфальта. Вот они выходят из тени на свет, идут вдоль парапета. Пар все гуще поднимается, пар и солнце. И они истаивают в нем вдали.