Давид Бек

— Зря думаешь, Сара, что ты виновата передо мной и тебе нужно мое прощение. Если ты пала, то в этом и моя вина. Я не смог удержать тебя, ведь ты была сиротой, неопытной девушкой. Мне следовало быть рядом, а я бросил тебя на произвол судьбы. Я оказался беспечным и позволил тебе впасть в соблазн. Твоя красота сыграла не последнюю роль в твоих заблуждениях, а я не смог предвидеть этого. И осознал свою ошибку, когда было уже слишком поздно, — ты уже не принадлежала мне… Но почему я называю это ошибкой? Это было жестокостью, непростительным грехом, во искупление которого я ушел в монастырь. Я думал обрести там покой, надеялся, что любовь небесная заставит забыть любовь земную. Но напрасно… Погасший было огонь заполыхал с еще большей силой, утраченная любовь не давала мне покоя. Когда я молился на коленях святой деве, перед моим взором вставало твое прекрасное лицо… Когда я пытался петь псалмы, с моих уст слетала песнь о тебе. Монастырь не смог излечить моих ран, он не вернул того, что было отнято у меня… Я искал утешения в любви к богу, — продолжал монах, — но не находил ничего в холодных стенах монастыря. Едва началось движение за освобождение родины, я предался ему душой и телом. В нем нашел я спасение, оно захватило меня целиком, не оставив времени для мыслей о тебе… Когда же решено было осадить Зеву, и я узнал, какая опасность грозит его жителям, я вспомнил о тебе и своем сыне и поспешил сюда на помощь…

При последних словах Сара припала к монаху, спрятала лицо у него на груди и зарыдала. Сквозь слезы она шептала: «Он не забыл меня, падшую женщину, он не бежит от меня с отвращением и ненавистью… О, я счастлива, счастлива!»

— Если бы я мог ненавидеть тебя, Сара! Если бы мог испытывать отвращение, — скорбно произнес Хорен. — Хоть бы ты совершила такое зло, чтоб я забыл тебя навек!.. Но ты не сделала этого, а если и попала в беду, то я первый толкнул тебя на это.

Сара обняла его, и горячие губы женщины прижались к его лицу. Отпрянув, словно от колдовского прикосновения, он воскликнул:

— Не целуй меня, Сара, лучше брани, упрекай! Проклинай меня, чтобы я возмутился и разлюбил тебя. Это успокоит меня. Дай мне повод возненавидеть тебя, и я буду счастлив.

— Но почему? — спросила Сара.

— Я еще сохранил чувства к тебе. И не могу совладать с собой, — отвечал отец Хорен с волнением. — Но у меня и не хватит сил покинуть монастырь и найти отдохновение в твоих объятиях. Я жалкое создание, лишенное простых человеческих прав…

— Я от тебя и не требую такой жертвы, Хорен, не вправе требовать. Ты только люби меня… одного лишь намека на твое чувство достаточно, чтобы смыть с меня всю грязь. Твоя любовь исцелит меня, направит по верному пути. Когда-то, потеряв ее, я бросилась в пучину разврата, как пьяница, желающий забыться в вине и с каждым днем все больше отравляющий тело и душу. Люби меня, Хорен, и это спасет меня…

— Буду любить… — ответил монах, но тут его позвал тер-Аветик.

Друзья отца Хорена, кончив совещаться, ждали его во дворе. Монах присоединился к ним, и они, выйдя из дома Сары, исчезли во мраке ночи.

XIV

На рассвете следующего дня Асламаз-Кули-хан с группой конных телохранителей объезжал крепостную стену, проверял башни, наиболее важные укрепления, отдавая распоряжения и приказы.

Крепость была окружена высокими неприступными стенами, помимо этого, она имела и природные укрепления: с одной стороны тянулось глубокое, как бездна, ущелье, по дну которого бежал Алидзор, а с противоположной стороны дыбились высокие остроконечные горы. Через каждые двадцать шагов стояли башни с зубцами, за которыми прятались воины, пристроив дула ружей в пробитых в стене щелях.

Самые удобные позиции занимали маленькие пушки, так называемые замбураки, которые легко можно было перевозить на верблюдах. Огромный ров, окружавший крепость снаружи, был заполнен водой, все мосты разобраны, кроме одного, по которому поддерживали связь с внешним миром.

— Я этим неверным покажу, как осаждать мою крепость! — стоя на самой высокой башне, произнес взбешенный Асламаз-Кули и, поднеся подзорную трубу к глазам, стал смотреть, не появился ли враг.

— Если даже все песчинки морей обратятся в воинов, то и они рассыпятся, обратятся в прах перед твоей силой, — отвечали окружающие его льстецы.

Асламаз-Кули был среднего роста, его роскошная черная борода доходила до пояса. Словно желая послужить примером для подданных, хан сегодня был вооружен до зубов. Он спустился с высокой башни, сел на коня и отправился обследовать другие позиции. За ним последовали конные телохранители.

В крепости царили ужасная тревога и смятение. Еще до рассвета все были на ногах. Мужчины вооружались, женщины прятали имущество. Отовсюду доносились вопли отчаяния, мольбы, плач…

Был ранний час, и хотя солнце еще не встало, было довольно светло. Окружающие горы окутывал густой туман. Вдали ничего не просматривалось.