Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

«Футуризм и кубо-футуризм в живописи русские были тесно связаны; не только потому, что зачинатели, основоположники составляли одну разбойническую стаю, орду “песьеголовцев” русской литературы, как выразился о них тогда Ал. Мих. Ремизов, советовавший Владимиру Бурлюку ходить голым, опоясавшись лишь тигровой шкурой, и в руках дубину носить… Владимир Бурлюк был действительно видным юношей, мускулы имел здоровенные, рост высокий и сложение красивое. Совет А. М. Ремизова был ему впору. Возврат к жизни — простой и дикой, так противоречащей барству, дворянству изнеженному, барскому…» — писал Давид Бурлюк во «Фрагментах из воспоминаний футуриста».

А вот как описывает свою первую встречу с Владимиром Бурлюком Бенедикт Лившиц:

«Садимся наконец в вагон. Вслед за нами в купе входит краснощёкий верзила в романовском полушубке и высоких охотничьих сапогах. За плечами у него мешок, туго чем-то набитый, в руке потёртый брезентовый чемодан.

Радостные восклицанья. Объятия.

Это Владимир Бурлюк.

Брат знакомит нас. Огромная лапища каменотёса с чёрным от запёкшейся крови ногтём больно жмёт мою руку. Это не гимназическое хвастовство, а избыток силы, непроизвольно изливающей себя.

Да и какая тут гимназия: ему лет двадцать пять — двадцать шесть.

Рыжая щетина на подбородке и над верхней, слишком толстой губой, длинный, мясистый с горбинкою нос и картавость придают Владимиру сходство с херсонским евреем-колонистом из породы широкоплечих мужланов, уже в те времена крепко сидевших на земле.

<…> Владимир едет на рождественские каникулы. Он учится в художественной школе не то в Симбирске, не то в Воронеже (в Пензе. — Е. Д.). Там, в медвежьем углу, он накупил за бесценок старинных книг и везёт их в Чернянку. Давиду не терпится, и Владимир выгружает из мешка том за томом: петровский воинский артикул, разрозненного Монтескье, Хемницера…

— Молодец, Володичка, — одобряет Давид. — Старина-то, старина какая, — улыбается он в мою сторону. — Люблю пыль веков…

Владимир польщён. Он слабо разбирается в своих приобретениях и, видимо, мало интересуется книгами: был бы доволен брат.

— Ну, как в школе, Володичка? Не очень наседают на тебя?

Я догадываюсь, о чём речь. И до провинции докатилась молва о левых выставках, в которых деятельное участие принимают Бурлюки. Владимир одною рукою пишет свои “клуазоны” и “витражи”, а другой — школьные этюды».

Михаил Матюшин в своих воспоминаниях «Русские кубофутуристы» пишет о Владимире так: «Владимир Бурлюк, великан и силач, был сдержан и остроумен. Одарён он был так же исключительно, как и работоспособен. Как художник, он был гораздо сильнее своего старшего брата».

Матюшин не одинок в своём мнении о таланте Владимира — сам Давид Давидович в «Воспоминаниях отца русского футуризма» писал: «Ещё в 1906 году он стал делать прямо потрясающие вещи. Никогда не видав Гогена, ни Ван Гога, он как-то сразу вошёл и стал полновластным мастером в новом искусстве».

О работоспособности брата в своём очерке «О Гофмане» (поэте, приятеле Маяковского), опубликованном в последнем, 66-м номере «Color and Rhyme», Давид Бурлюк писал так:

«Мой брат Владимир Бурлюк задался целью нарисовать за неделю тысячу рисунков. Надо было делать 150 рисунков… в сутки. Целый вечер в нашей студии на Каменноостровском проспекте рисовал Виктора Гофмана, каждый рисунок (числом 50 штук) показывал поэту.

На первом Гофман написал: “Отказываюсь узнать себя”.

На десятом: “Вижу некоторое сходство”.

На 25-м: “С трудом узнаю себя”, и на 50-м “Наконец это я! Удостоверяю! Гофман”. Владимир Бурлюк делал схожие рисунки, их вероятно не сохранилось… все погибли и нечего плакать… если Венера Милосская дошла до нас без рук (а что такое любовница и мать — лишённая рук)».

Николай Иванович Харджиев, легендарный искусствовед, коллекционер, исследователь и знаток русского авангарда, рассказывал, что Михаил Ларионов из современных ему художников ценил не Малевича или Татлина, а только Ле Дантю и Владимира Бурлюка.

Валентин Серов, увидевший работы Владимира на выставке «Стефанос», воскликнул: «Нет, таких запонок из Малороссии не вывезешь… Париж это… Талантливо!»

Работы Владимира зачастую были более новаторскими и провокационными, чем работы брата и сестры. Именно они чаще всего вызывали скандалы на выставках и бурную реакцию критиков — вплоть до негодования. Владимир смело экспериментировал, но эксперименты эти шли отнюдь не от неумения — художник чётко ощущал своё время, время слома старого искусства, время новаторства и постоянных изменений. В его таланте невозможно было усомниться. Достаточно привести ещё два свидетельства — два мнения людей, чей авторитет в искусстве невозможно отрицать. Это представители совершенно разных течений русского искусства начала прошлого века — Александр Бенуа и Василий Кандинский.