Трэдльс, совершенно такой же, как прежде, простой, добродушный малый, восседает, как патриарх, во главе стола. Софи, сидя против него, радостно улыбается ему через стол, где весело поблескивают приборы, отнюдь уже не из белого металла.
А теперь, когда все же приходится мне кончать свое повествование, образы эти мало-помалу отходят… Лишь один остается — он выше всех, он над всеми, он и меня и все кругом озаряет чудесным светом… Я поворачиваю голову и вижу его подле себя с его всегдашним чарующим спокойствием.
Лампа моя догорает — ведь я писал до глубокой ночи, но дорогая моя, без которой я был бы ничем, все сидит со мной.
О, как хотел бы я, Агнесса, родная моя, чтобы ты была подле меня и тогда, когда мне надо будет уходить из жизни, когда реальный мир станет исчезать передо мной, как исчезли только что промелькнувшие видения…