Давид против Голиафа

Ситуация, сложившаяся в зоне бывшей конфронтации между НАТО и Варшавским договором после 1991 года, некоторыми чертами напоминает политический расклад в эпоху после Первой Мировой войны. Тогда рядом с коалицией великих держав, воевавших против Тройственного союза (Германии, Австро-Венгрии и Османского халифата), возник аналогичный антигерманский союз новых национальных государственных образований, в которые преобразовались осколки Австро-Венгрии и Османской империи. По аналогии с коалицией державпобедительниц («большой» Антантой) это новое образование стали именовать «малой» Антантой. К ней присоединились Польша и три прибалтийских государства, политический генезис которых связан с выпадением бывшей Российской империи из обоймы державпобедительниц благодаря антивоенной большевистской революции. Таким образом, новая Советская Россия превратилась в противника коалиции, ради которой Николай II погубил на Восточном фронте шесть миллионов своих подданных и, соответственно, красная Москва стала поддерживать проигравшую сторону, а именно угнетенную людоедским Версальским договором Германию.

Сложились две Антанты. «Малая» стала санитарным кордоном, изолирующим Советскую Россию, и вплоть до середины ’30-х годов попала под руководство Англии, Франции и, в меньшей степени, США.

Именно этот период сформировал базовое самоощущение и, так сказать, политико-цивилизационную самоидентификацию у всех этих стран, протянувшихся между Адриатическим и Балтийским морями. Характерной чертой их обществ была традиционная маргинальность, зависимость от иностранного владычества – турецкого, австрийского или российского, смотря по обстоятельствам, комплекс неполноценности по отношению к центрам европейской цивилизации, к которой они себя причисляли, повышенная враждебность по отношению к «Востоку», с которым ассоциировалась отсталость, полицейский бюрократический гнет и неприятие буржуазно-либеральных ценностей, которые в какой-нибудь Праге или Бухаресте воспринимались гораздо серьезнее и пафоснее, чем, например, в том же Париже.

Вот этот набор черт политической психологии определяет первичную физиономию Восточной Европы, ее, так сказать, бессознательное кредо.

С середины 30-х в «малой» Антанте стали побеждать германское и, в меньшей степени, итальянское влияния. Даже в традиционно германофобской Польше рейтинг национал-социалистского режима стоял очень высоко.

Это было связано со стремительной люмпенизацией восточноевропейских обществ, с компенсаторным ростом этнического популизма, возможно, с исторической памятью о военно-духовной доминации тевтонов. Так или иначе, практически вся «малая» Антанта была включена в непосредственную сателлитную орбиту Берлина. Что произошло с Восточной Европой в ходе тяжелейшей, кровопролитнейшей битвы, которая прокатилась через эти страны с Востока на Запад, завершившись концом германского мира, бывшего, несомненно, для них миром господ, и приходом на место войск СС отрядов НКВД и советской бюрократии? Произошел опаснейший поворот в коллективной психологии восточноевропейцев, благодаря чему они стали миной замедленного действия, ожидающей хозяина, который сможет использовать ее в Третьем мировом конфликте!

На глазах чехов, словаков, поляков, румын и пр. была развенчана «солнечная легенда» о германском хозяине. Швабы и силезцы были изгнаны со своих земель пинками, поляки не отставали от советской армии в издевательствах над германскими беженцами. То же самое происходило в Словении, Румынии, на бесчисленных европейских дорогах, ставших свидетелями унижения и заката германизма.

Для восточноевропейцев Германия за десятилетие своего непосредственного присутствия (’35–’44 гг.) стала символом Великой Европы. Вхождение в Советский блок радикально похоронило всю харизму, всю притягательность европеизма в глазах неосоциалистических обществ. Произошла травматическая смена хозяина: с почитаемого, хотя и внушающего страх, на ненавидимого, растоптавшего нежные цветочки малоантантовской буржуазности. Смершевский сапог наступил на горло романтизму простых и честных лавочников и мечтавших о собственном деле официантов. С крушением гордой иллюзии о причастности к европейской цивилизации у бывшего «санитарного кордона» исчезли последние следы хоть какой-нибудь самоидентификации и на их место встал озлобленный маргинализм.

Восточно-европейское общество – о том свидетельствует, кстати говоря, вся его культурно-художественная надстройка: литература, кино и т. п. – стало обществом люмпенов, гораздо более опасных, чем советский люмпениат. У последнего есть характерный для наших людей брутальный цинизм и агрессивный нигилизм в отношении самой возможности ориентироваться на какие-то ценности. Восточноевропейское общество маскирует зияющую внутреннюю пустоту аффектированным благообразием и свято верит, что общечеловеческие ценности есть. Неевропейские, понятно… Европа пролетела как фанера над Парижем! Родина общемировых ценностей для восточноевропейского обывателя находится за океаном.