Давление зла

Она, не стесняясь и не отводя глаз, надевала в рукава халатик. Груди тяжело колыхнулись, когда она, взяв за отвороты, одернула его на себе. В последний раз сверкнуло обнаженное тело, и халат запахнулся. И словно прекратилось действие заклинания — Федор почувствовал, как исчезает чувство неловкости, проходит скованность и возвращается способность свободно двигаться и разговаривать. Здесь, в узком проходе, двоим разойтись было сложно, и Федор попятился назад, под навес, подумав при этом, что со стороны это выглядит так, что он боится ее…

— Ну что вы, — негромко сказала Ольга, остановившись напротив и почти касаясь его прикрытыми тонкой тканью полушариями высокой груди, — я же знаю, что вы не боитесь. И вообще, — она коротко, как сверкнула, улыбнулась, — вам еще предстоит нагую женщину увидеть. Близко. И не одну. И не меня. Скоро, может, даже сегодня…

Она так и сказала «нагую», а ведь не была учительшей или агрономшей. Она была простой деревенской женщиной, и Федор голову готов был прозакладывать: язык человека отражает его среду и род занятий. В этом тоже была загадка.

Ольга пошла прочь, слегка покачивая бедрами, а Федор беззвучно рассмеялся и подумал: "Ну, ведьма! Заранее знает, о чем я думаю! А вообще сколько, интересно, ей лет? Аркаша вроде говорил, что они уже тридцать лет, как женаты… Да по ней что-то непохоже…"

Улыбка тут же сползла с его лица, потому что она, отойдя от него на десяток шагов, вдруг остановилась и, не оборачиваясь, укоризненно сказала через плечо:

— Фе-едор Петрович! Женщину, о возрасте… Просто ф-фу…

Когда Федор, причесывая влажные волосы, вновь вышел во двор, его радостно приветствовал возвратившийся Аркадий, но Федор едва обратил на него внимание, потому что в это время на крыльце появилась Ольга Васильевна с банкой уже знакомой Федору увядшей зелени. Встревоженно посмотрев на гостя, она вполголоса спросила:

— Я ведь так и не поинтересовалась, как вы сегодня спали, на новом-то месте?

— Да ничего, спасибо… — Федор успел забыть о ночном кошмаре. Точнее, сгладилась острота восприятия, и то, что несколько часов назад казалось неприятным и даже жутким, теперь было лишь смутным воспоминанием. Да и не понять стало, что приснилось, а что было наяву… Вот ухмыляющийся карлик, со злым и капризным лицом, точно приснился, а куры, переполошившие все вокруг…

— Что-то я у вас кур не видел, Аркадий. Или не держите?

— Давно уже не держим — ни кур, ни другой живности. Как заболел я, так и не держим.

— Ну да! А кот? — тут же вмешалась Ольга, вроде бы и не слушавшая разговора.

Аркадий расплылся в улыбке, а Ольга поинтересовалась у Федора:

— Или приснилось что?

— А что? — тут же ответил вопросом на вопрос Федор.

Ольга покосилась на совсем увядший, поникший, как тряпичный, пучок травы, который вытащила из банки и держала в руке:

— Мне так кажется, что приснилось. И не очень-то хорошее, а то с чего бы вы про кур поинтересовались?

Федор почувствовал неловкость: все-таки мужик, не бабка, которая в сны верит. И он нехотя пробормотал:

— Да просто показалось что-то спросонья… Будто бы куры раскудахтались, затемно еще…

— Ну да… Или петухи, — сама себе сказала Ольга и опять с тревогой посмотрела на траву в руке.

За завтраком вновь возник разговор о рыбалке, и снова Аркадий принялся сокрушаться, что ближайшая «настоящая» речка находится аж за тридцать километров… Точку в этом разговоре поставила Ольга, заявив, что для машины это не расстояние и что тебе, Аркадий, делать нечего, вот и показал бы Федору Петровичу, как туда проехать, и езжайте не так, абы куда, а на Бабкину Мельницу… И сама собрала Аркадия, хотя чего там было собирать, рыбак из него никакой, у него и снастей-то не было. Хотел было он за удочкой к соседскому парнишке сбегать, да Ольга отсоветовала — нечего на старости лет позориться. Уж не рыбак, так и не рыбак. А шибко охота, так Федор Петрович какую ни на-то удочку уделит, вот и порыбалишь…

Короче говоря, не прошло после завтрака и часу, как Федор с Аркадием пылили по проселочной (благо, дождя давно не было) дороге, предвкушая рыбалку. День уже набрал силу, солнце припекало вовсю, пришлось опустить боковые стекла. Федор включил было приемник, но тут же выключил — приемник хорош в плохую погоду или ночью, добавляя последний штрих в картину уютного домика на колесах. Аркадий сидел развалясь, благодушно посматривая по сторонам. На развилках дороги он веско изрекал: "А теперь сюда!", — как правило, когда машина уже поравнялась с развилкой.

Выскочив на очередной пригорок, машина пробежала опушкой леса вдоль заброшенных, непаханых полей, потом долго шла вдоль оврага, а когда он кончился — вновь пошла полем, на этот раз засеянным. Впереди начинался спуск, и, доехав до него, Федор остановил машину и вышел. Следом выбрался недоумевающий Аркадий.

— Ах ты, господи! — вырвалось у Федора.