Давняя история

— Это ты так говоришь, потому что не влюбился еще, не знаешь…

— Знаю.

— Из книжек, что ли?

— Не из книжек, — ответил он зло.

Она поверила, а может быть, и догадалась.

— Неужто неудачно влюбился?

Он промолчал.

— Да ты-то говорил ей?

— Нет.

Татьяна спросила осторожно:

— Она кто, студентка?

— Нет.

— Все равно, сказать нужно. Может быть, она…

Татьяна говорила искренне, но ему показалось, что она играет, смеется.

— Вы хотите, чтобы я сказал?

Они шли вдоль парапета. Выбоины в тротуаре, заполненные талой водой, затянулись непрочным ледком, стали незаметны в вечернем сумраке. Шли рядом, но он не решился взять ее под руку. И когда Татьяна вскинула глаза, услышав его последние слова, даже не смысл их, а тон, и поскользнулась, нырнув по щиколотку в ледяную воду, он не успел подхватить ее, поддержать.

— Ой! — вскрикнула она. — Полный туфель набрала.

Сверху раздался смех. Смеялся моряк, вахтенный наверно, с палубы пришвартованного к набережной судна.

— С первым весенним купанием, девушка! — закричал он, радуясь неизвестно чему. — Заходите сушиться с молодым человеком.

— Обойдемся, — ответила Татьяна недружелюбно.

— Тоже верно, — не обиделся моряк. — Кровь молодая, чего бояться?

Одной рукой держась за перила набережной, она сняла туфлю, выплеснула воду, потерла ладонью ступню. Было досадно: в сумке лежали боты, но она пришла в туфлях, думала понравиться Алексею, дура…

— Вы можете простудиться, — сказал Стас, довольный, что случайность прервала обострившийся разговор.

— Ерунда. Я редко болею.

— Все-таки неприятно. Хотите, зайдем к нам? У нас печка еще горячая. В два счета высушите.

— У вас мне нечего делать.

— Да ведь нет никого, а печка горячая.

Конечно, не о том он думал, чтобы уберечь ее от простуды, но и не заманывал, не хитрил, просто страшно было расстаться через минуту. Да и не надеялся он, что согласится она зайти, и неизвестно, почему она согласилась — то ли не хотелось оставаться одной, потому про подругу выдумала, не хотелось домой возвращаться, то ли приятно и утешительно немного было ей дослушать его сорвавшееся признание.

— Ладно, забежим на минутку. Где наше не пропадало!

Волнуясь, не сразу отпер он висячий замок, прошел через чуланчик, зажег свет, и они остались вдвоем в комнатушке, где трудно было протиснуться между тремя койками и круглым столом. Но печка в самом деле еще не остыла, и Татьяна, скинув туфлю, протянула ногу к поддувалу.

— Приятно-то как! Тепленько. А я мерзлячка, между прочим, хоть и редко болею.

— Грейтесь, — сказал он и присел за стол, сложив руки на клеенке.

— Я же просила тебя говорить «ты». Мне неудобно. Я тыкаю, а ты так вежливо обращаешься.

— Я еще не привык.

— Еще! — усмехнулась она. — Да когда же тебе привыкать? Наверно, мы и не увидимся больше.

— А в столовой…

— В столовой много не наговоришь. Да и уйду я оттуда скоро. Муж возражает. Хочет, чтобы училась я, не унижала его, с подносом бегая. Ты как думаешь, унизительная у меня работа?

— Нет, конечно. Но учиться лучше.

— Вот и ты мужа поддерживаешь.

— Зачем мне твой муж?

— А мне он зачем?

— Не любишь его?

— Чужой совсем.

— Почему же не уходишь?

— Брошу, наверно. А сама куда?

— Станешь учиться. Снова выйдешь замуж.

— За кого?

— Кто полюбит.

— Видишь, как меня любят? Один владельцем быть хочет, другому совсем не нужна. А ладно, ну их в банку. Все к лучшему, как говорят. Умнее стану. За битого двух небитых дают. Правильно, Стасик?

— Не знаю.

— Ну вот! Пригласил в гости, а сам букой сидишь, не развлекаешь. Побегу я. Просохла уже. У меня и боты есть.

Она провела ладонью, поправляя чулок.

— Посидите еще немножко.

— Зачем?

— Просто так. Со мной.

— Что это ты, Стасик?

— Я очень серьезно. Я очень люблю вас.

Если она и хотела услышать нечто подобное, то теперь не обрадовалась, увидела сразу, действительно, очень серьезно:

— Не нужно, Стасик.

— Знаю, что не нужно. Я сказать хочу только, сказать… Я уверен, это на всю жизнь. Я понимаю, вам неприятно меня слушать… Но, может быть, потом…

— Не нужно, Стасик, не нужно. Мне не неприятно. Наоборот, приятно, но не нужно…

Она тоже растерялась, увидев такую боль и такую муку. Это была такая любовь, с которой она не знала, как поступить. Она схватила пальто, скользнула в рукава.

— Хорошо, я не буду. — Он с ужасом смотрел, как пальцы ее проталкивают в петлю последнюю пуговицу. — Я не буду. Но вы должны знать… Ты должна знать… Никто никогда так не будет любить тебя, как я… Никто.

Не могла она не верить ему, но чем могла помочь?

— Я вижу, верю…

Он сказал все и опустил голову.

Она протянула руку, дотронулась до него:

— Стасик! Не переживай, ладно? Ну, что поделаешь, если невезучие мы с тобой? Что ж нам делать-то?

— Давай уедем вместе.

— Ну куда ж мы поедем! Не расстраивайся, прошу тебя. Не могу я помочь тебе. Так уж сложилось все.

Он не шевелился и не смотрел на нее. И она не могла уйти, бросить его, такого же несчастного, как сама она.

— Да пойми ты — девушек хороших полно, тебя еще многие любить будут.

— Не нужны мне многие.