Давние встречи

Тебе, наверное, памятны имена и клички кочановских мужиков и баб, забавные, порой как бы с усмешкой звучавшие названия смоленских сел и деревень: Кочаны, Кислово, Теплянка, Вититнево, Желтоухи, Подопхаи. Ты запомнил дядю Ремонта, нашего деревенского бессребреника пастуха Прокопа, его приемную дочку Проску с трагической судьбой шекспировской героини. И уж наверное помнишь деревенскую красавицу Таню, которой мы любовались. Помнишь простецкие деревенские песни:

Хороша наша деревня Кочаны,
Заросла она малиною.

Для тебя и для меня это была подлинная, не показная, не выдуманная Россия. Россия полей и лесов, народных песен и сказок, живых пословиц и поговорок, родина Глинок и Мусоргских, вечный и чистый источник ярких слов, из которого черпали ключевую воду великие писатели и поэты, а терпеливые ученые люди составляли бесценные словари. Ты дивился смекалке, мудрости, добродушию, веселости простого деревенского человека, изумительному разнообразию нравов, душ и лиц.

А как восхитительны были наши «бдения», чудесные летние ночи, деревенские праздники и гулянья, на которых — что таить старый грех! — вместо шампанского и ликеров мы пили мужицкий самогон, пахнувший хлебом, дымом и горелым хвостом болотного черта.

И наши волшебные путешествия: поездка в старинный Дорогобуж, дорожные ночевки, утренний туман над заливными днепровскими лугами, рожок пастуха, напоминавший нам ветхозаветные времена. Болдинский древний монастырь с двумя чудом уцелевшими монахами и музеем; заставшая нас в дороге гроза, от которой прятались в лесу под деревьями; ночлег в старинном дворце богачей Барышниковых, в охотничьем кабинете, где всю ночь нам слышались шаги и чудились привидения... Наше мальчишеское путешествие в лодке по рекам Угре и Оке... Да разве можно все вспомнить и перечислить!

Там, на речке Невестнице, где я некогда писал мои шуточные былицы, в лесной деревеньке Кочаны, в моей скромной «келье», обитой еловой корою, ты дописывал свой первый роман «Города и годы», там же зачиналась твоя книга «Трансвааль».

В твоих прежних писаниях, в новом романе я с радостью встречаю знакомые мужицкие имена. Прообразы деревенских героев рождались и жили на знакомых нам лесных скромных речках, воды которых извечно питают родную тебе великую русскую реку матушку Волгу, а судьбы людей, с которыми мы встречались, чудесным образом вливаются в новую, общую, еще небывалую на земле жизнь.

Слово о Пришвине

Не помню точно, когда произошло первое наше знакомство. Думаю, это был 1912 год. Нас познакомил А. М. Ремизов, в свое время известный русский писатель, к которому в ранней молодости меня привела сказочная тропа. Именно от него я впервые узнал о писателе Пришвине — авторе книг «За волшебным колобком» и «В краю непуганых птиц», изданных в Петербурге. Эти первые книги положили начало писательского пути Михаила Михайловича Пришвина, агронома по образованию, в зрелые годы начавшего писать художественные книги. Будучи старше Ремизова, Пришвин считал себя ремизовским верным учеником. Замечу кстати: широкая известность писателя Пришвина пришла не скоро, первые его книги знал лишь небольшой круг избранных читателей. В те годы гремели иные, забытые теперь писательские имена.

О первом нашем знакомстве помню очень немногое. Мы сблизились и очень часто встречались уже в семнадцатом году. В тот памятный год я приехал с фронта в залитый красными флагами, бурно и шумно кипевший Петроград. Время было необычайное, коротко о нем не расскажешь. Помню, что жил я рядом с Ремизовым на Четырнадцатой линии Васильевского острова, в доме Семенова-Тян-Шанского, в одной из пустовавших квартир. Михаил Михайлович Пришвин — тогда еще кудрявый, подвижный, немного смахивавший на цыгана — обитал по соседству — на Тринадцатой линии, в крохотной однокомнатной квартире. Вот там-то, на Тринадцатой линии и у Ремизова, встречались мы почти ежедневно.

Время, как я уже сказал, было необычайное. Шаталась под ногами земля, в незыблемую прочность которой многие верили простодушно. В революционной столице выходили десятки газет разнообразнейших направлений — от большевистской «Правды» и горьковской «Новой жизни» до монархического «Нового времени» и черносотенного уличного листка, который издавал и редактировал «дядя Ваня», известный цирковой арбитр. В городе было пусто, жители разбегались за хлебом в уездные города и деревни, покинутые городские квартиры пустовали. Мы переживали тревожные июльские дни, Октябрь, выстрелы «Авроры». Пришвин работал в одной из многочисленных газет, где редактировал еженедельное литературное приложение — небольшой листок, носивший название «Россия в слове». В этом листке часто печатались пришвинские фельетоны и маленькие рассказы, принимали участие многие видные петербургские литераторы.