Давно хотела тебе сказать (сборник)

А сейчас, закончив занятия, перекусив с коллегами, побеседовав со студентами, переделав разные мелкие дела из тех, что входят в мои обязанности, я отправляюсь домой, достаю из сумки письмо – твое последнее письмо, кладу его в коробку к остальным и убираю коробку подальше, с глаз долой. Я не чувствую боли. Я проделываю это все не торопясь, рассчитанными движениями: я их отрепетировала по дороге домой. Я наливаю себе выпить. И продолжаю жить.

Каждый день, возвращаясь с работы, я бросаю взгляд на свой почтовый ящик – и, по правде говоря, испытываю некоторое облегчение: уже не нужно ничего ждать. Два года подряд этот железный ящик был средоточием моего существования, и теперь, когда он снова превратился в нейтральный предмет, больше ничего не скрывает и ничего не обещает, мне кажется, что мучившая меня боль прошла. О моей потере никто не знает, об этой стороне моей жизни никто не подозревал, – может, какие-то слухи и ходили, но в общем плане, ничего конкретного: когда ты приезжал, мы на людях не появлялись. Поэтому я могу жить дальше – как будто ничего не произошло, как будто тебя в моей жизни не было. Но через некоторое время я все же чувствую потребность кому-нибудь довериться. Один мой коллега, Гус Маркс, который недавно разошелся с женой, приглашает меня поужинать, и за выпивкой мы расслабляемся и решаем поведать друг другу свои невеселые истории, а потом – в основном по моей инициативе – оказываемся в постели. Он унылый, волосатый, а на меня будто что-то нашло – я неистовствую, словно с цепи сорвалась, сама себя не узнаю. Дня через два, когда мы в перерыве между занятиями пьем кофе, он вдруг говорит:

– Меня беспокоит твое состояние. Может, тебе стоит кому-нибудь показаться?

– Кому? Психиатру?

– Ну да. Проконсультироваться. На всякий случай.

– Спасибо, я подумаю.

Но про себя я посмеиваюсь – у меня уже созрел совсем другой план. Как только закончится весенний семестр, в последних числах апреля, я хочу съездить в твой город, туда, где ты умер. Я там ни разу не была. Прежде подобная идея не возникала. А теперь я жду этой поездки в приподнятом настроении, я энергично к ней готовлюсь – решила обновить свой гардероб, купила что-то светлое, летнее, разорилась на модные солнцезащитные очки…

Я не рассматриваю любовь как нечто неизбежное, стихийное: она всегда предполагает выбор. Просто момент выбора не всегда осознаёшь, не понимаешь, когда именно он наступил, когда то, что казалось легким увлечением, переросло в необратимый процесс. Без каких-либо предупреждающих сигналов. Я вспоминаю, как мы встретились два года назад, как сидели в ресторане и ты сказал: «Я любил тебя. И сейчас люблю», а я поймала свое отражение в зеркале у тебя за спиной – и мне внезапно сделалось неловко. Я подумала – бог знает почему! – что ты говоришь это из чистой галантности, что твои слова не стоит принимать всерьез. Я подумала: вот сейчас он приглядится ко мне как следует и поймет, что выбрал для излияния чувств совершенно неподходящий объект – особу, которая уже не тянет на образ прекрасной дамы, которая отвыкла выслушивать любовные речи и тем более разучилась на них отвечать. Я в сущности уже давно махнула на себя рукой, потеряла интерес к интригам и бессмысленному выяснению отношений. Я перестала мыть волосы оттеночным шампунем, использовать питательные маски и омолаживающие кремы, румянить щеки и вообще что-то делать со своим лицом. Но потом я поняла, что ты говоришь серьезно, и это только усилило мои сомнения:

– Ты не ошибся? Ты точно меня имеешь в виду? Ни с кем не путаешь?

– Память мне, конечно, начинает изменять, но не до такой же степени!

Перед этим разговор шел непринужденно, мы много что успели обсудить. Я спросила, как поживает твоя жена.

– Танцы пришлось оставить. Она перенесла операцию на колене.

– Наверно, ей трудно было отвыкать от прежней бурной активности.

– Она нашла себе другое занятие. Открыла магазин. Книжный.

Ты спросил о моем муже, и я ответила, что мы развелись. Сказала, что дети выросли и оба в этом году уехали учиться, впервые живут одни, без меня. Выпитое вино развязало мне язык, и я даже рискнула признаться, что последнюю пару лет перед разводом Дуглас все время говорил сам с собой. Когда он косил траву перед домом, я украдкой наблюдала за ним из-за неплотно задернутых занавесок и видела, как он гримасничает, чему-то усмехается, хмурит брови и говорит, говорит, не закрывая рта. А какой темпераментный, бурный диалог он вел с самим собой, пока брился в ванной – в полной уверенности, что жужжание электробритвы заглушит его голос. В конце концов мне все это порядком надоело и уже не хотелось вникать в его разглагольствования.

Мой самолет улетал в шестнадцать тридцать, и ты повез меня за город, в аэропорт. Я не чувствовала себя несчастной при мысли, что мы расстаемся и вряд ли увидимся снова; и все же, просто сидя в машине рядом с тобой, я была счастлива. Снаружи быстро темнело, как всегда в ноябре; встречные автомобили шли с зажженными фарами.

– Знаешь, а ведь ты могла бы полететь более поздним рейсом.

– Да?