Давно закончилась осада…

В светлое время дня Коля не раз говорил себе, что в развалинах только мусор и пустота. Несколько раз он даже лазил с мальчишками по разбитым домам на Морской. И правда, ничего там не было, кроме рухнувших лестниц, рассыпавшихся изразцовых печей да отпечатков от влетевших в окна ядер. Но в сумерках стоило Коле представить ряд полуобваленных зданий с треснувшими стенами и комнатами без крыш (не говоря уж о том, чтобы приблизиться к ним), как ощущал он в этом замершем мире движение неведомых энергий, похожих на тугую напряженность предгрозового воздуха… Может быть, это и в самом деле было беззвучное столпотворение душ, еще не отпущенных войной? Или просто остатки тех сил, которые когда-то двигали эту войну и до конца не рассосались до сих пор?..

Иногда Коле думалось: если бы он однажды собрал в себе всю смелость и ночью прошел среди развалин городского центра и увидел бы, что там нет ничего, все его страхи развеялись бы, как утром развеивается жуткий сон. И не стал бы он бояться не только руин, но и экзаменов, и всяких бед, которые могут подкараулить его… Но он понимал, что на такой подвиг не решится никогда в жизни. Значит, и страх будет сидеть в нем по-прежнему, то как бы свиваясь в тугой тяжелый трос, то расплетаясь на отдельные прядки мелких опасений, которые по очереди цепляют нервы.

Сейчас, например, помимо разных прочих опасений, Колю тревожило такое — на данный момент главное: а придет ли Женя? Не забыл ли, что вчера пообещал?..

Женя прибежал, когда часы со скрежетом отзвонили десять раз. Веселый, румяный от утреннего холода.

— Здравствуй! Еле отыскал вашу калитку.

— Ох, какой я бестолковый! Надо было встретить… Я забылся, переписывал стихи в твою тетрадку. Смотри…

— Ух, какой у тебя почерк! А про мой сестра говорит: как голодный кот лапой дверь скребет…

И так — слово за слово — побежал свободный и веселый разговор. Будто давно знакомы. Вместе полистали журнал «Земля и море». Поразглядывали вчерашний Сашин подарок. Женя долго любовался осколком вазы с кентавром, женщиной и мальчиком.

— Я в Херсонесе несколько раз был, но такое ни разу не попадалось… Коля, ты позволишь их срисовать? Я добавил бы еще что-нибудь от себя. Если постараться, может получиться целая картина про Древнюю Грецию.

— Рисуй, конечно! Ты же настоящий художник!

— С чего ты взял? — Бледные Женины щеки порозовели.

— Но фрегат-то ты нарисовал совершенно замечательно!

— С кораблями проще, я их с самых малых лет рисую. А все остальное иной раз получается, а иной — никак…

— Ох, я хочу спросить! — спохватился Коля. Поскольку речь зашла о кораблях, он вспомнил: — А что это за тендер «Македонец»? И кто такой Новосильцев?

— Да про них всякие рассказы ходят. Иногда совсем уж такие… легендарные. Будто, когда рейд перекрыли затопленными кораблями, лейтенант Новосильцев на «Македонце» не ушел в Северную бухту. То ли не успел, то ли, скорее всего, не захотел… Он стал укрываться в бухточке, которая называется Синекаменная. Где такая, сейчас до сих пор не могут разобраться. Знают только, что с моря вход в нее вовсе неразличим. Поэтому англичане и французы никак не могли его поймать… «Македонец» всегда воевал ночью. У него были не белые, а просмоленные паруса — нарочно, чтобы не разглядеть в темноте… Он хоть и одномачтовый кораблик, но все же не такой уж маленький — десять пушек, тридцать человек экипажа. Говорят, они так досаждали союзникам, что те просто выли…

Коля потянул Женю к диванчику:

— Давай сядем. Ты расскажи про это побольше…

Они с ногами устроились на постели, и Женя с удовольствием поведал все, что знал о подвигах «Македонца».

Тендер был быстроходен и неуловим. Не только при обычном ветре, но при малейшем дуновении воздуха он начинал скользить по воде, как черный лебедь. Такая уж удачная была у него постройка корпуса и такая выучка у матросов, ведавших парусами… В темноте «Македонец» двигался среди вражеских кораблей, толпившихся на внешнем рейде. Заходил и в Камышовую бухту, где была стоянка французов, и даже наведывался в бухту Балаклавы, где уютно расположилась английская эскадра. И каждый раз устраивал союзникам «веселые карнавалы на воде». То воткнет в борт противника заостренное бревно с привязанным фугасом и скрытно горящим фитилем. То дерзко, в упор, врежет из пяти орудий по вражескому бригу или корвету — так, что тому путь или прямо на дно, или на починку к родным берегам. Или просто крадется между линейными кораблями и пароходами, где капитаны и адмиралы ведут разговоры о своих планах, не ведая, что рядом — русские уши…

Возил «Македонец» в тыл вражеских позиций пластунов, которые устраивали налеты на не ждавших опасности союзников. Пластуны жгли у противника припасы, заклепывали орудия, подрывали пороховые погреба и, прихватив пленных, на том же «Македонце» возвращались в Синекаменную бухту.

— А оттуда, говорят, есть до самого города тайный подземный ход… Потом, когда пришлось бросить тендер, Новосильцев с матросами и ушел по этому ходу из бухты к своим…

— А почему пришлось бросить тендер?