Давно закончилась осада...

И он шел читать “Властелина колец” или “Водителей фрегатов”. Про них в компьютере ничего не было. По крайней мере, в Эдькином. Да и вообще — одно дело, когда напрягаешься у экрана, другое, когда удобно устроился под лампой и уплыл в дальние дали. Пускай за окнами хоть самая отчаянная непогода…

Помня просьбу Сильвера, Оська однажды разыскал на верхней полке и прочитал от корки до корки старинный том “История морских катастроф”. Нет ли там чего-нибудь про бриг (то есть про шхуну) “Даниэль”? Или “Мальчик”… Нет, ничего не было.

Огорченный Оська опять пошел к Эдику. Тот, хотя порой и хмыкает насмешливо, но все же единственный друг. С кем еще поделишься печалями?

Правда, про “Мальчика” говорить Оська не стал. Не для Эдьки этот секрет. Он просто пожаловался на сумрачное настроение и на то, что все погано: и дома, и в школе (куча троек и две “пары” по математике), и вообще в жизни.

— Прямо завыть иногда хочется…

— Не надо выть. Все еще наладится, — снисходительно утешил Эдик. Его лицо румянилось от экрана, где расцветал розовый пейзаж.

— Наладится, жди, — буркнул Оська. И выдал недавно родившуюся у пятиклассников поговорку: — В другом пространстве…

Эдька глянул странно. Как-то нерешительно и вроде бы приглашающе.

— А можно ведь и правда в другое пространство… в натуре. Чтобы жить, не горевать…

— Ты это о чем?

— Будто не понимаешь. Нюхнул, ухватил кайф и “цвети, душа, как подсолнух”. Универсальное лекарство от всех печалей…

— Клей “Универсал”, что ли?

— Дошло…

— Идиот, — убежденно сказал Оська. — Дебил малосольный. Это же… как наркомания. Начнешь — потом не выберешься!

— Да кто тебе сказал?! Взрослые просто лапшу вешают! Ради своего спокойствия. Их послушать, дак ничего нельзя! Курить нельзя — а сами!.. Водку пить нельзя — а сами!.. И вообще… ничего нельзя. А сами… Никто еще не помер от “Универсала”. Наоборот…

— Что “наоборот”?

— Ты просто как новорожденный теленочек. Ничего не знаешь. А у нас в классе уже половина пацанов пробовала.

— Не ври!

— Ну, не половина… а все равно многие.

— И ты?

Эдька неопределенно повел плечом.

— Если ты… правда… — беспощадно выговорил Оська, — я с тобой больше… никуда… и никогда…

— Да ладно, ладно, — хмыкнул Тюрин. — Чего ты расплакался? Я пошутил.

И Оська сделал вид, что поверил.

А через неделю, когда еще одна двойка (несправедливая!) от Угрозы и после этого крикливая нахлобучка от мамы — со смешным обещанием “сдать в детский дом” — и новое сообщение по сети от отца, что по-прежнему с долгами ничего не ясно, и скандал с Анакондой из-за ее потерявшегося дурацкого шарфика… в Оське будто лопнуло. Он побежал к Эдьке (это рядом, через двор) и, проглотив слезы, отчаянно сказал:

— Ну! Как это делается?

И случился тот ужас…

Собрались недалеко от дома, где жил их одноклассник Борька Сахно по прозвищу Сухой Боб. Кроме Боба, Эдьки и Оськи, был еще коротышка Саньчик из шестого “А” и незнакомый пацан, которого называли Бул и нька. Холод был, пахло бензином и помойкой. У одного гаража лежала бетонная балка. Присели на нее, ледяную. Боб достал целлофановые пакеты. “Ох, а если кто узнает…” — запоздало толкнулось в Оське. Булинька сидел рядом.

— Ты не бойся, — суетливо шептал он, потирая ладошки. — Сперва непривычно, а потом во как… — Он даванул в пакет пахнущую бензином гусеницу, сдернул с Оськи шапку. Натянул ему на голову шелестящий мешок — жидкий клей размазался по щеке и подбородку. Сладкий запах удушающе забил рот, нос, даже уши. Оська задергал руками, желая сорвать пакет.

— Да ты постой, постой, — донеслось из другого мира. — Ты потерпи трошки… сейчас будет кайф…

Сдернуть пакет не удалось, воздуха не было, Оська судорожно вдохнул то, что под пакетом…

…Полетели желтые бабочки. Густо, солнечно. А может, не бабочки, а цветы. И не только желтые, а всякие. И очень крупные, пахучие. Они сложились в узор, и в узоре этом была какая-то веселая загадка. Вроде головоломки. Разгадаешь, и случится небывалая радость. Но разгадать Оська не успел, узор изменился, из него сложились две клоунские рожицы — такие уморительные, что Оська зашелся неудержимым смехом. А рожицы рассыпались тоже. И Оська понял, что яркие пятна — это уже не цветы, не клоуны, а разноцветные юнмаринки ребят, которые мчатся по лугу на лошадях. И к Оське подвели золотистого коня. Никогда Оська раньше не ездил верхом, а тут мигом взлетел на лошадиную спину, ударил босыми пятками гнедые бока — и вперед! Навстречу луговому ветру и множеству солнц следом за желтой юнмаринкой далекого всадника.

— Норик! Подожди!

А солнца гасли. А цветы серели. А небо темнело. Чернело оно, опрокидывалось на луга, наваливалось ватными глыбами, сбило Оську с коня, задавило душной тьмой…

…— Снимай, скотина! Он же помрет!

Холодный воздух рванулся внутрь Оськи.

— Тряхните его! Булинька, гнида, ты куда смотрел!

— А я чего? Я ему как всем…

— Паразит… Оська, подымись!

Как подымись? Куда подымись? Непонятно, где верх, где низ. Земля встала торчком, гаражи мчались на Оську. Подкатила тугая теплая рвота, его вывернуло прямо на ноги…

— На ветер его надо, чтобы выдуло всё!