Де Бюсси

Но это не спасло, потому что опасность подкараулила нас с неожиданной стороны.

Ян Фирлей шагал за Генрихом с королевской короной в руках на расшитой подушечке. Не успели мы приблизиться к стоящему наготове архиепископу Якобу Уханскому, как коронный маршалок вдруг остановился, ломая процессию.

Он застыл на расстоянии вытянутой руки от меня, и я хорошо разглядел, как у пожилого воина от волнения затряслась длинная рыжая борода.

– Ваше величество! Перед тем, как мы продолжим церемонию, я требую подтверждения вами всех взятых на себя обязательств!

Генрих обернулся с кошачьей грацией, несмотря на изрядный вес доспехов. Рука упала на эфес шпаги – боевой, а не парадной. Бьюсь об заклад, у короля кровь вскипела от нетерпения прикончить изменника тотчас, не сходя с места, вырвать сердце прямо под церковными сводами… И плевать, как на Страшном суде оценят сей грех!

Я тоже приготовился к броску, но почувствовал, как рука Шико сжала мой локоть.

Фирлея немедленно обступили с двух сторон верные ему люди, прорваться к бунтарю сложно, разве что стремительным выпадом… А потом? Шляхты в зале толпилось больше, чем наших, сутолока на их стороне – в толчее изящное искусство фехтования на шпагах не играет особой роли. Анжу убьют, как и всех нас – свидетелей посполитого вероломства.

Мозги закипели в поисках выхода из ситуации. Это не дорога под Лодзью, в лес не нырнешь. В соборе мы в ловушке!

Так… Предположим, мы упокоим всех поляков на месте, включая проклятого Радзивилла Сиротку, благоразумно отступившего к выходу у часовни Сигизмунда. В лучшем случае половина французских дворян останется на ногах, кто-то с ранениями, другие падут… А дальше?

Словно угадав мои мысли, Ян Фирлей продолжил, и громовой голос мятежного протестанта вознесся к сводам католического храма:

– Взываю к благоразумию! Снаружи еще двести преданных мне жолнежей и двадцать пушек! Король, от вас не требуется ничего, что бы вы ни обещали раньше. Но ваши первые же деяния в Кракове вселяют сомнения – тверды ли вы в своем слове? – он раздвинул сообщников и шагнул вперед, не смутившись, что оказался на расстоянии удара даже не наших шпаг, а кинжалов.

У меня просто пальцы задрожали от желания пробить его череп насквозь, вонзив сталь под скулу, ниже блестящего шлема с плюмажем. Не сомневаюсь – у Шико и де Келюса тоже руки зачесались.

Маршалок тем временем приблизился к Генриху вплотную и провозгласил, перескочив с французского на латынь:

– Jurabis, rex, promisisti[1].

Тишина… Все замерли. Вдруг стал слышен шум ветра за стенами храма и отдаленный лошадиный храп… Свинцовыми пулями падали мгновения, судьбы десятков, а то и сотен людей попали в зависимость от решения Генриха, всегда в таких случаях поддающегося скорее чувствам, а не разуму: продолжить жить в унижении от выходки Яна Фирлея или дать нам всем возможность умереть с честью…

Поколебавшись, Анжу выбрал жизнь и себе, и нам.

В паузе между официальными торжествами и вечерним празднеством круль Хенрик Валезы (он начал привыкать к этой, по его словам, «собачьей кличке») метался, как зверь в клетке, по своим апартаментам, сшибал банкетки и кресла ударами ног, бил дорогую посуду. Любимые борзые короля забились под стол, дрожали и не смели носа высунуть наружу.

– Видит бог, такого надругательства не испытывал еще не один монарх на коронации… Да что я теперь могу как король? Сходить по нужде не имею права без одобрения Сейма! Гореть им всем в пекле!

Потом его недовольство обрушилось на меня и шута, наши предсказания событий на коронации и особенно роль Яна Фирлея здорово разошлись с происшедшим.

Шико, которому тридцать с небольшим, по меркам оставленного мной мира выглядел лет на сорок. Высокий, но сдавленный со стороны висков лоб прорезала глубокая морщина раздумий. Упреки короля он пропустил мимо ушей.

– Я бы сказал – партия сыграна вничью. Замысел Радзивиллов провалился. Не знаю, что они вводили в уши Фирлею и какие тот давал им обещания, литовцы предвкушали, как всех французов вынесут из собора вперед ногами. Маршалок, думаю, решил действовать по-своему и преуспел. Для него король, готовый терпеть кальвинистов и прочих еретиков, гораздо милее, чем любой другой монарх. Со стороны протестантов мы на время в безопасности, а вот литовское католическое дворянство, боюсь, готово на самые безумные поступки.

– Сейчас же отправлю гонца к брату, пусть, как по весне просохнут дороги, шлет сюда двадцатитысячное войско. Я покажу этим заносчивым «ясновельможам»… Они узнают… Скоро узнают! Снесу их чертовы замки, самих вместе с семьями и любовницами отправлю османским туркам в рабство!

Генрих, когда он в ярости, полностью утрачивал женственность облика.

– Вызовусь лично доставить ваше послание, сир! – я смиренно склонил голову. – Но вы только что заметили, что помощь не придет ранее конца апреля, да и его величеству армия нужна, пока не закончилась возня с гугенотами.