De Paris avec l'amour (СИ)

Соня стоит лицом к окну, всем остальным видны только ее ровная спина, темноволосый затылок. Молчит.

— Ну?! — громче повторяет Надя. — Что он сказал?!

— Сказал, что никакой свадьбы с Амандин не будет. Что это была подстава. Его вынудили согласиться, но он уже все разрулил, — голос Софьи ровный.

— Да это нам Бас уже рассказал! — это Люба. — Что он еще сказал?

— Что сказал? — Соня тряхнула головой. Зеленая резинка для волос соскользнула вниз, и несколько пар глаз проследили за ее падением. — Сказал… что любит меня. Что ему никто больше не нужен. Что не может без меня. Предложил вернуться с ним в Париж.

— А ты? Что ты ему ответила, если он весь белый вышел?!

— А я сказала, что не люблю его.

— Что?!

Оборачивается. Пустое лицо.

— Я. Сказала. Что. Не. Люблю. Его. Что тут непонятного?

Пауза. А потом Надя выдыхает:

— Дура.

— Ой, дурааа… — качает головой Люба.

— Я бы сказал — клиническая дура, — поддерживает жену Ник.

— Да вы тут ему нос ломать собирались! Упырем называли! А теперь я — дура?!

— Так это было до, — невозмутимо пожимает плечами Ник.

— До чего?! До того, как он сказал, что любит меня?! Да для него это ничего не значит! Единственное, что он любит — эту свою драгоценную компанию!

— Случай крайне запущенный, — резюмирует Ник. — Показана лоботомия.

— Много ты понимаешь!

— Немного, — у Ника странное выражение лица. Странное на Сонин взгляд. Такой умудренный жизнью Звероящер. — Но вот что я тебе скажу, Софья Станиславовна. Настоящий мужик не говорит этих слов просто так. А твой этот… Серж-Серега — настоящий мужик. Несмотря на то, что выглядит как пи…жон. Вон, даже против нас с Витькой не спасовал, огрызался. Еще чуть-чуть — и в драку бы кинулся. Ради тебя, Сонька, между прочим. Так что если такой мужик говорит, что любит — значит, так оно и есть. А ты его… Ну, и кто ты после этого?

— Дура. Набитая, — отвечает за Соню Вик. — Сама же тут без него слезами уливалась, чуть ли не помирала. А теперь, когда он приехал, все нормально объяснил, «люблю» сказал — мы решаем включить идиотку и стерву.

— Sotte, — выносит свой вердикт и Маша. — Так Васька говорит — когда я его совсем достаю.

— Да идите вы все! К черту! Эксперты хреновы! Поняли?! Все! Идите! К черту! — срывается на крик Софья.

— Ну и пойдем, — за всех отвечает Вик. — Что-то мне даже жалко стало парня. Надеюсь, Бас догадается ему купить пива. Или мороженого.

— Водки бы ему сейчас, — ответственно заявляет Ник. — Только не знаю, выдержит ли его хлипкий французский организм водку. Но парня, правда, жаль. Стерва ты, Софья.

— Идите к черту!

— Не, черт с тобой останется. А мы — пойдем. Айда, народ. Хряпнем за упокой души несчастного француза.

Шаг двадцать шестой. Спасение активов

Я три дня гналась за вами, чтобы сказать, как вы мне безразличны.

Она еще как-то держалась в Москве. Из гордости. Из вредности. На дурном характере делала вид, что ничего не случилось. Сестры с ней не разговаривали. Родители ничего не понимали. Еще два дня — и она вернулась. Когда уезжала, даже не знала, через сколько вернется — такое было состояние, что на все было плевать — лишь бы вырваться из этого города, лишь бы домой, туда, где поймут, пожалеют. Шеф разрешил ей отпуск без лишних разговоров — наверное, хватило мудрости понять, в каком состоянии его подчиненная. А теперь — надо возвращаться. На осколки разбитой парижской жизни. Той, прошлой жизни. Жизни с Сержем.

И по возращении она сколько-то продержалась. А потом, раскладывая одежду в шкафу, она зацепилась взглядом за пакет на второй полке. Достает. Это вещи Сержа. Те самые, в которых он тогда пришел к ней. Серая рубашка, темно-серые брюки. Как же давно она видела его в этих вещах. Как давно… В другой жизни. Стягивает с себя футболку. Пальцы дрожат. Но это не помеха — пуговиц на рубашке все равно нет, застегивать нечего. Потому что он был такой тогда… когда пришел к ней, весь сотканный из дождя и отчаянных глаз. Когда так хотел ее. Он уже тогда… тогда любил ее. Может, тогда не понимал — но уже любил. А она… она не поняла этого в Москве. Отвернулась. Оттолкнула.

Кутается в серый мягкий шелк. От рубашки еще слабо пахнет — его парфюмом, тем дождем, той грозой, ароматом любимого мужчины. С ногами на диван, уткнуться носом в воротник рубашки. А сколько раз на этом диване они… А как Серж однажды свалился с него — в самый ответственный момент. И потом сидел вон там, на полу, голый, смотрел на нее снизу вверх и хохотал. А затем вдруг перестал смеяться — и резко сдернул ее за ногу с дивана. И они продолжили на том, на чем прервались — но уже на полу.