De Personae / О Личностях. Том I

Ганс Йонас следующим образом характеризовал «духовный климат эпохи»: «В начале христианской веры и далее на протяжении двух последующих столетий мир восточного Средиземноморья пребывал в глубоком духовном смятении. Происхождение христианства и реакция на его миссию доказали очевидность этого смятения, но в действительности они были не единственными. Что касается обстановки, в которой возникло христианство, недавно открытые свитки Мёртвого моря (об этом позже. — С. З.) оказали значительную поддержку и прежде достаточно чёткой точке зрения, что Палестина была охвачена эсхатологическими движениями и что появление христианской секты было чем угодно, но не изолированным эпизодом. В разнообразных гностических сектах, которые вскоре начали повсюду появляться в кильватере христианской экспансии, духовный кризис эпохи нашёл своё наиболее отчётливое выражение и, так сказать, своё крайнее отображение»[17]. Как станет очевидным из последующего, Маркион был прикосновен к этому духовному смятению во всех его проявлениях: он имел отношение к миссии христианства и её резонансу, его глубоко интересовали проблемы конца мира, спасения и Спасителя; не будучи в узком смысле слова гностиком (Маркион признавал примат веры, пистис над знанием, гносисом, что было невозможно для гностика чистого разлива), он внёс огромный мыслительный вклад в гностицизм.

Маркион находился в точке перекрещивания двух важнейших тенденций этой эпохи духовного смятения: шедшей с Востока в эллинистический мир и Римскую империю «ориентальной волны» (Ионас), которая в чём–то помогала и христианству с его восточными, семитскими, иудейскими корнями, и «острой эллинизации христианства» (Гарнак), т. е. происходившего в силовом поле эллинистической культуры теологического абстрагирования христианства, выявления им своей собственной духовной специфики. Что до последнего, всё происходило так, как это бывает при проявлении фотографий: на экране культуры в эллинистическом растворе всё чётче и чётче стала проступать религиозная сущность христианства. Нельзя переоценить роль Маркиона как своего рода «проявителя», ускорившего самоотождествление христианства.

Именно под этим углом зрения рассматривал Маркиона Адольф фон Гарнак в книге «История догматов», где была введена формула «острая эллинизация христианства» применительно к гностицизму и в первую голову — к Маркиону. Гарнак писал: «Гностицизм — порождение великого синкретического движения I–II вв., начавшегося вследствие перехода религии от одной нации к другой, вследствие соприкосновения востока (древневавилонская религия) с западом и вследствие влияния греческой философии на религии. Надлежало обеспечить человеку доступ к божеству и создать мировую религию (выделено Гарнаком. — С. З.), которая определяла бы цену людей не по принадлежности их к такому–то государству, а по их нравственным и духовным способностям. Такой мировой религией было признано Евангелие, но всё же лишь постольку, поскольку оно допускало отделение от ветхозаветной религии и от Ветхого Завета (см. ап. Павла), воздействие религиозной философии эллинов и слияние с традиционным учением культов и с практикой мистерий»[18].

Маркион одним из первых в орбите христианства сделал концептуальные выводы из открывшейся для последнего возможности стать мировой религией. Одним из них было его непреклонное убеждение в том, что надо навсегда расстаться с перекочевавшим в христианство из Ветхого Завета представлением о Боге, смоделированным по образцу Яхве — национального Бога и единственного защитника Иудеи, пребывающего в Иерусалимском храме и ревниво оберегающего своё деспотическое единовластие. Компетентный Михаил Кубланов формулировал о Яхве в книге «Новый Завет: поиски и находки»: «Над всем этим высится ветхозаветный бог Яхве, с одной стороны — величественный творец всего сущего, а с другой — гневливый, впечатлительный, очень импульсивный, достаточно непоследовательный, одним словом, наделённый всеми достоинствами и недостатками, какие только присущи природе самого человека»[19]. Такой антропоморфный Бог явно не годился в верховные патроны мировой религии. И Маркион с гениальным чутьём предложил взамен ветхозаветного Яхве своего «неизвестного и чуждого Бога», понятие о котором он, как старатель, намыл в своём умственном лотке из песка и щебня иудейской, эллинистической, раннехристианской и гностической литературы. Этот бог был равным образом величествен в силу своей удалённости от мира и недосягаем в силу своей неизвестности.