De profundis…

Она проснётся — я исчезну, как обычный морок, порождение лиминальности6. Той самой больной реальности, где мы все застряли.

Тьма резко смыкается, оставляя совсем небольшой просвет, уже сплошь затянутый трещинами, и мне не вынырнуть, поскольку я — забыла слова восхождения!

…и с той стороны, сквозь расширяющиеся, осыпающиеся сколами трещины, вдруг прорывается мелодия — после короткого вступления электронного органа мужской голос поёт: «De profundis clamavi ad te!..»

«Что?! Звонок будильника?! Это — на звонок будильника?! Да я та ещё извращенка! Правда, гарантировано подымет!..»

…тьма смыкается, поглотив и мелодию псалма, поставленного на повтор одной строки, и вид на комнату, в которой я никогда не жила, и…

…я очнулась.

— Славтехосспидябожежтымой! — единым духом выпаливает Эстес, нависнув надо мной всей своей темнокожей громадой. — Всё, Норд, уймись! Она оклемалась наконец-то, матерь жучья и все святые писярики!

— Не сквернословь, — хрипло говорит ей Мандибула, водя перед моим лицом какой-то устрашающей, зловеще гудящей штукой. Глаза над массивным респиратором на её лице озадаченно округлены. — Поразительно! Никаких патологических изменений! А ведь ты пробыла там в состоянии клинической смерти… — Тут она смущённо умолкает и пытается изобразить покашливание.

— Скольк… ко? — Язык неохотно ворочается, но я делаю усилию и повторяю вопрос: — Сколько… меня не было?

— Час. С небольшим, — помявшись, отвечает Мандибула, между делом быстренько вколов мне три укола. — Пока твой сигнал нашли, пока самих этих мразей положили, пока транслятор твой кое-как отыскали… Можешь, кстати, выкинуть его. Аккамуль не просто в ноль ушёл; распёрло его, аж корпус треснул.

Она показывает то, что осталось от такого привычного — и сейчас совершенно бесполезного прибора. И правда, треснул, дисплей так вообще — сплошная паутина тонких, по кругу разбегающихся трещин, словно паутина…

…словно ажурная сеть на тех штуках на круглых рамках…

Встряхиваю головой, в шее что-то щёлкает, а до меня — доходит.

— КАК?!

Я не вываливаю на них ещё десяток уточняющих вопросов и нецензурных междометий. Меня и так понимают.

— Ну, как, как, — пожимает плечами Эстес. — С молитвой и такой-то ежовьей матерью! — Под моим пристальным взглядом смущается и торопливо добавляет: — Да вот те тройной кельтский крест на пузе, правда, с молитвой! Норд вон, аж до потери голоса Псалом Восхождения читал!

…а у меня в ушах снова звучит: органная мелодия вступления — и хорошо поставленный мужской голос напевно произносит: «De profundis clamavi ad te…». По тексту завершается: «…Domini», но это ко мне никак не применимо! И тем не менее.

Пытаюсь встать и одновременно обернуться. Эстес облегчает мне задачу, подхватив под мышки и повернув в нужную сторону.

Это всё тот же подвал, правда, окончательно разгромленный. В воздухе всё так же сеется вонючая, почти не оседающая пыль, витают миазмы Духососов (кстати, надо выяснить, что же их заставило так долго тут крутиться).

Норд, немолодой седеющий мужчина, ещё весьма крепкий и неожиданно быстрый, увешанный оружием явным и скрытым — главный наш спец по смертоубийствам тварей. Лицо у него — как те же выломанные из стены кирпичи, сплошные углы и выступы. Кажется, такое лицо не способно улыбаться и вообще выражать какие-то эмоции. Кирпич и кирпич. Но вот глаза — золотисто-зелёные — эти умеют.

Он стоит под изрядно раскуроченным подвальным окошком, в столпе сумрачного зыбкого света. Ни в одном месте не похож на святого или ангела.

И однако, я не сомневаюсь — именно его молитва вытащила меня. Без всяких там приспособлений и трансляторов. Дёрнула из бездны, из самой глубины — сюда, в физический мир изнанки и…

— А вот «воскресла» ты сама, и до прибытия Мандибулы тоже сама продержалась. — Голос у него сорванный, скрипучий. Он закашливается и пытается усмехнуться, криво и как будто неумело. — Вот уж когда уверуешь в благодать Божию над некоторыми!..

— Ты. — Я не сомневаюсь — я знаю. — Ты был там, ты видел, да?! Ты — тот самый, легендарный, который два часа!.. без всякого оборудования! И поднялся тоже — сам!.. Это — ты!

Он слегка пожимает плечами и не отвечает, снова пытаясь откашляться. На нас озадаченно и уже даже — настороженно смотрят Эстес и Мандибула.