Дебюсси

Вслед за Альфредом Брюно другие музыкальные критики назвали Дебюсси композитором-маргиналом, что было подхвачено и распространено многими журналистами: «Своим искусством, а также существованием вдали от битв внутри артистического сообщества, желанием сочинять музыку только в то время, когда его посещает творческое вдохновение, своим презрением к привычной и банальной рекламе господин Дебюсси пополнил ряды музыкальных антиподов». Поль Дюка, знакомый с творчеством Дебюсси, отмечал:

«Господин Дебюсси, кажется, получает удовольствие от того, что сбивает с толку своих почитателей, среди которых встречаются и весьма ревностные поклонники его таланта. Ни одно его произведение не похоже на предыдущее. Каждая его работа имеет нечто особенное, представляющее собой если не явное изменение его манеры сочинения музыки, то по меньшей мере показывающее другую и неожиданную точку зрения… Таким образом, каждое сочинение господина Дебюсси становится для нас сюрпризом, что объясняет трудности любителей музыки, которые привыкли к тому, чтобы артисты были ранжированы раз и навсегда согласно тому, к какому направлению музыки они принадлежат. Но творчество господина Дебюсси невозможно разложить по полочкам».

После того как Дебюсси получил хвалебные отзывы критиков, круг его почитателей значительно расширился. Даже те любители музыки, которые раньше относились к нему с некоторым предубеждением, уже не скрывали, что покорены его музыкой.

Однако композитор сохранял дистанцию со своими почитателями, словно не выносил разговоров о своей музыке. Но в то же время не стеснялся высказывать отрицательное мнение о тех публикациях, в которых содержалась критика в его адрес, что лишний раз свидетельствует о том, какого невысокого мнения был Дебюсси о музыкальных критиках в частности и публике вообще. Что же касалось хвалебных отзывов, он принимал их как должное. Порой они даже смущали его, и тогда он пытался в той или иной степени приуменьшить пыл своих поклонников. Для него высшим признанием творческих заслуг было молчаливое соучастие аудитории. Он полагал, что его музыка любит, когда ее слушатели соблюдают тишину. Тогда они способны воспринимать музыку в том виде, в каком он сочинил ее:

«Совсем необязательно, чтобы Музыка будила мысль и настраивала на размышление…

Достаточно, чтобы музыка побуждала людей слушать ее вопреки их собственному желанию, повседневной суете и заботам. Достаточно, чтобы люди не могли сформулировать нечто похожее на общественное мнение. Лучше бы они отрешились на время от серой повседневности, чтобы хотя бы на мгновение попасть в сказочную страну, которой на самом деле не существует». (Из письма Дебюсси Полю Дюка от 11 февраля 1901 года.)

В этот волшебный сон можно погрузиться лишь в тишине, что было навязчивой идеей Дебюсси. Парадоксальное мышление музыканта? Напротив, Дебюсси с помощью тишины сублимировал звуки. По его убеждению, музыкальной тишине должна соответствовать тишина публики. Композитор пошел еще дальше и начал критиковать «варварский шум от криков “браво”»: «Эта инстинктивная потребность возникла еще во времена каменного века, когда наши предки с воинственными возгласами хлопали в ладоши, чтобы показать свои самые бурные эмоции». «Знайте же, что красота производит настоящее впечатление лишь в тишине», — заявляет господин Крош[99].

Не сближает ли Дебюсси со Стендалем некая отстраненность, которую он демонстрировал в отношении своих современников, а также его привычка откладывать на неопределенный срок исполнение и передачу партитур? Писатель заявлял, что его будут читать (и понимать) через полсотни, а может, и через сотню лет, поскольку он стремился избегать конфронтации со своими современниками. Вот и Дебюсси через своего двойника, господина Кроша, в апреле 1901 года утверждал: «Знаете ли вы, какие высокие эмоции испытывает человек, когда случайно раскрывает тайну, хранившуюся за семью печатями на протяжении многих веков? Вот бы стать одним из таких людей… Это единственно достойная форма славы». Прожить жизнь в неизвестности, держаться подальше от толпы или же возвыситься над ней. При этом нельзя наносить художнику ни малейших душевных ран. И, наконец, в случае с музыкой (как и с театром) означает ли это, что надо мешать материализации произведения, представленного широкой публике, то есть толкованию, в котором автор больше не является хозяином своего произведения? Вот что писал Дебюсси годы спустя после постановки оперы «Пеллеас и Мелизанда»:

«Постановка на сцене произведения искусства, какой бы замечательной она ни была, почти всегда входит в противоречие с замыслом автора, который после долгих раздумий претворен в жизнь. Прекрасная вымышленная жизнь персонажей драмы, да и самого автора… не становится ли причиной растерянности, когда он видит героев своего произведения в исполнении артистов?

Начиная с этого момента ему кажется, что от его замысла уже ничего не осталось. Его волшебный сон больше не принадлежит ему. Между ним и его произведением стоит чужая воля…»