Дед

Но все было с точностью до наоборот. Каждая новая жертва распаляла дракона, растила его аппетит. Пять деревень ушли в небытие. Точное количество человеческих жертв не поддавалось счету – и не поддастся еще много месяцев, в течение которых люди будут реконструировать события тех летних дней, делать масштабные планы, строить графики и выезжать на места. В трех районах области начались работы по эвакуации. Дороги застыли, забитые транспортными средствами всех мастей. Люди везли с собой тюки скарба, застревали, ругались и ссорились меж собой за право первыми двигаться дальше. Говорили, что одну семью изрезали ножами неизвестные – конфликт на дороге. Еще один мужчина отстрелил другому кусок ноги – конфликт на дороге. По всему пути следования погорельцев выставили полицейские блокпосты, подключили армейских – следить за дисциплиной, и все это разрозненное человеческое стадо металось, создавая видимость деятельности, но по факту становилось только лишней препоной к спасению. Озлобившиеся беглецы нередко кричали оскорбления в адрес полисменов. Раз или два дело едва не кончилось кровью.

Тарахтели вертолеты. Подключили гражданский воздушный флот. План был забирать воду в реках и сбрасывать на огонь. Отряды солдат-срочников круглосуточно копали заградительные рвы. Некий ученый ум предложил изменить русло реки Волхов – подвести ее прямо к брюху дракона. Фантастическая идея, но за неимением других ученого слушали; трактора и сельхозтехника ревели моторами, готовясь выдвинуться к месту и начать менять движение реки. И все молили о дожде. Пышные губернаторские телеса закрывались в собственном кабинете и падали ниц перед иконой святого Серафима Саровского. «Батюшка, – рыдали телеса. – Даждь нам дождь!» Трубили звери, идя порой бок о бок с людьми: дождь, дождь, дождь. Поднимался, глядя в дымное небо бритоголовый салага, бросал лопату, от которой лопались кровавые пузыри на ладонях. «Ну? – кричал небу он. – Ну, чего же ты, мать твою, телишься?»

Но небо безмолвствовало. А дракон, пожирая новые гектары земли, становился еще больше и еще сильней.

Кентавры

Звук был такой, словно в воздух поднялись полчища саранчи. Треск миллиона крыльев – так звучала поступь дракона. По мере его приближения звук достигал невиданных частот: живые существа падали замертво, впадали в оцепенение, замирали – звук внушал им невозможность бегства. И так в этом оцепенении, замершие, они и становились пищей для безразличного и безжалостного.

Забившись с ногами под свою корягу, Ганин думал: а что, если прав был отец Дормидон и настают последние времена? По всем признакам это были они. Крылья дракона виделись ему легионом бесов, и вместе они составляли единое чудище, левиафан.

От жара повязка, которая закрывала лицо, одеревенела и стала похожа на гипс. В горло словно насыпали песка. Кожа пошла волдырями. Глаза покрылись сетью кровяных прожилок – это лопались сосуды.

Дракон ступал по земле как хозяин, он забирал из нее все соки, втягивал в себя весь воздух, и то, что оставалось после него, вылетало из-под драконьего хвоста трухой мертвой материи.

Земля сделалась красной. Корневище, которое Ганин сделал своим щитом, превратилось в раскаленный сталактит. На голову кусками падал пепел. Дракон стоял прямо над ним и поводил носом, чуя живое.

Подошвы солдатских ботинок Ганина оплавились. Волосы – недавний ежик – опали на плечи. Хрипя, Ганин втягивал в легкие копоть и гарь. «Прости меня, Варя. Прости меня Марина. Простите меня, родные, за все». В полузабытьи он пытался руками рыть землю, ломал ногти: все что угодно, только бы уйти, отползти, от жара. Глаза закрывались. Сознание уходило.

Наверху дракон бесновался и полыхал адским пламенем.

– Где ты? – ревело чудище. – Я чую тебя, человечишко!

«Черт крылатый, – подумал Ганин, теряя сознание. – Ты победил».

– Чую тебя, чую! – продолжало завывать наверху. – А вот поджарю-у-у-у…

Он очнулся, когда в его обожженные ладони упало что-то живое, влажное. Дождевой червь. Ганин поднес ладонь к лицу, чтобы рассмотреть его лучше, – он не мог поверить что кроме него здесь остался кто-то живой. Хвост червя набухал и сдувался, сокращаясь: древний механизм движения, ему было мало дела до земных катаклизмов. Ганин осторожно опустил червя на землю и только после этого осознал, как тихо стало вокруг. Дракон ушел. Стрекот миллиона крыльев прекратился. Пора было выбираться.

Он пихнул ногой корягу, за которой скрывался, и та рассыпалась. Упершись локтями, выдвинул себя из норы в траншею. Попробовал вдохнуть – осторожно, и вдох удался.

Ганин лег, содрав с лица присохшую футболку. Над ним висело мутное дымное небо. Болели глаза, болели легкие, болело все вплоть до самой маленькой его клетки. Когда сквозь дым пробились солнечные лучи, они тоже причинили боль.

Оглядевшись, он не узнал землю. Все вокруг, насколько хватало глаз, было черным. В воздухе летал пепел. Болото, которое едва не лишило его жизни, до краев наполнил тягучий гудрон. Под ногами хрустела лава, похожая на перезревший арбуз.