Дед

Когда помер дед, огород превратили в дачу. Не сразу – долгое время огород стоял в запустении: одичал, зарос бурьяном – нужно было, чтобы время стерло память о картофельной каторге. За то время, пока чахли дедовы восемь соток, умерла соседняя деревня. Стариков поразбирали кого в город, кого на кладбище. Молодые, кто не разъехался, сгинули по дурости или по пьянке. Мать Марины, молодая женщина, вышедшая к тому времени замуж, решила: будет на месте огорода просторный дом, будут цветы, а про картошку и думать забудьте. Так восемь соток обрели вторую жизнь.

Лето за летом проводила Марина на даче. Там она первый раз влюбилась – в белобрысого мальчика-соседа. Там впервые поцеловалась – возле ржавой водонапорной башни. Там первый раз напилась пьяной в компании девочек-подростков и там же – хотя сама не любила об этом вспоминать – потеряла в одну из жарких июльских ночей невинность. Ганин, у которого дачи никогда не было, много раз убеждался, попадая в круг Марининых дачных друзей: садоводческое общество «Пролетарский садовод» – а именно так назывался дачный поселок – стало для всех них настоящим братством. Год за годом вчерашние дети продолжали ездить сюда, привозили собственных детей и, встречаясь вечерами, бесконечно вспомнили дачные дела – юношеские приключения, влюбленности и истории. За столом с дачными друзьями Марины Ганин всегда чувствовал себя лишним. Говорить было не о чем – не прожив детство на одних утоптанных просеках вместе с ними, он был вне братства.

От скуки Ганин начинал пить больше обычного. Иногда его уводили из-за стола под руки.

Возить на дачу стали и маленькую Варю. Отправка была ритуалом, который начинался задолго до наступления теплых дней. В феврале Марина отправлялась на рынок за рассадой. Яркие пакетики с семенами, оказываясь на подоконнике, напоминали всем: весна не за горами. В марте пакетики передавались маме Марины, а в апреле часть их содержимого перекочевывала в срезанные и наполненные землей пакеты из-под молока и через некоторое время пробивалась веселой зеленью.

Пакетами был заставлен весь коридор в квартире тещи. Маленькая Варя носилась среди этих посадок и радостно картавила: «Де-евья! Де-евья!» Ганин, приводя и забирая дочку, в первые годы спотыкался о пакеты, рассыпал их. Теща ворчала: «Ах, Андрей! Какой же вы неуклюжий!» Потом привык, маневрировал по коридору без столкновений.

В майские праздники Ганин вместе с тестем ехали на дачу налаживать водопровод, снимать зимние ставни с окон, проветривать дом. Дом, натерпевшись за зиму, радовался хозяевам – скрипел половицами на все лады, светлел ликом, изгонял из себя запах гнили. Тесть, вырвавшись из-под присмотра женщин, неизменно заканчивал рабочий день бутылкой. Поначалу Ганин был не прочь выпить с ним, но очень быстро понял, в чем тут обманка: хмелел тесть быстро, а захмелев, неизменно заводил один и тот же разговор – как стал он главным технологом на заводе в горбатом каком-то году и какие славные ребята были его заводчане, таких уж не делают. Теперь – заслыша довольное кряхтение и догадываясь, что тесть полез за бутылкой, – Ганин под разными предлогами отказывался пить. Уходил наверх, брал с собой одну из сотен пыльных дачных книг, читал. До поздней ночи снизу доносилось: «Вот ребята – эти ребята были ого-го». Не имея перед собой собеседника, набравшийся тесть рассказывал про хороших ребят с завода сам себе.

Ближе к концу мая в рабочий десант на дачу отправлялись женщины. Целью была капитальная уборка. После нее дачный сезон считали открытым. Подвозилась рассада, превратившаяся к тому времени уже в настоящие джунгли, в квартире Ганина и Марины собирали сумки, готовили Варю.

Будь на то воля Марины, Варя проводила бы на даче целое лето. «А что? Это хорошее место для ребенка, все лучше, чем торчать в Москве», – каждый год аргументировала она. «Хорошее, – усмехался Ганин. – Настолько хорошее, что ему подарили чью-то невинность. И не одну». «Дурак! – обижалась Марина. – Я с ним серьезно, а он…»

Ганин скучал в Москве без Вари. Приезжал на выходные, приезжал среди недели, когда мог. Водил Варю на пруд ловить карпов – раньше пруд был настоящим и карпы тоже, теперь карпов привозили из столицы, за рыбалку брали деньги. Ездил с Варей в ближайший город – Новопетровск. Был он похож на все города в сотне километров от Москвы – пыльный, облезлый, главное биение жизни происходило в нем на строительном рынке – больше сказать про Новопетровск было нечего.

Иногда, отчаявшись, увозил Варю в Москву. Оформлял на работе отгулы, брал Варю за руку, с утра вел ее в город. До одури бродил с ней по жарким, усыпанным тополиным пухом улицам. Носил ее на себе, был лошадкой. Показывал Москву, которую любил сам: бродили по арбатским дворам, по Пречистенке, по Плющихе, по скрытым от случайных прохожих переулкам и тайным местам. Теща возмущалась, звонила Марине: «Опять увез!» «Ганин! – отчитывала его Марина. – Ты в своем уме? Девочке на даче свежий воздух, простор. Что ей пыльная Москва?» Варю приходилось возвращать.