Дед Егор

– Сам посуди, на что мне твои сокровища-то? Растворятся, сами тебя растворят, и не заметишь, как рабом злата да серебра, да каменьев драгоценных станешь. И сам к тебе в рабство попадешь. Пошто мне на старости лет такая радость? У меня вон – внучка растёт. Выучить малявку надо, выстеречь, за рубеж не пустить, к людям приучить.

Кащей разволновался и, даже, начал подражать речи деда Егора.

– А жизнь, жизнь вечную, бесконечную, хочешь ли, старче? Молодость тебе дарую, снова сможешь по земле, как встарь, погулять, удаль молодецкую показать. С твоей-то силушкой, что тебе все цари земные?! Сам царём станешь, да не страны какой, а всего мира разом! Неужто не согласишься?

Дед рассмеялся.

– Эко ты, Кощеюшка, заговорил! Да только знаю я цену дарам твоим – за жизнь вечную и расплачиваться предстоит цельную вечность, а? Чего смолк-то? Не так разве?

Но Кащей по-прежнему молчал.

– Так тебе меч энтот нужен? – продолжил Егор. – А не зарвался ли ты в своих желаниях? Нет, что-то ты пакостное задумал, ой пакостное! Нешто изнова с батей ссориться собрался? А меня, значит, к себе в помощники вербуешь – знать, боишься, батю-то. Да ещё и на девку малую заглядываешься.

– Брось, старче, зачем мне с отцом родным ссориться-то? – притворно засмеялся Кащей.

Его глаза нехорошо покраснели, а улыбка стала походить на волчий оскал.

– Ну, нет так нет, понимаю. На нет, как говорит народ простой, и суда у нас нет. Спасибо за хлеб да соль, пора бы мне уже и честь знать.

Серафима увидела, что гость собирается уходить и подскочила к нему, отбросив меч. Полуденница ловко поймала оружие и вложила обратно в ножны.

– Дядя, дядя, не уходи! Я играть с тобой хочу! – заканючила княжна.

Кащей присел и улыбнулся самой очаровательной улыбкой, какой мог:

– Извини, Фимочка, дяде Кащею пора по своим взрослым делам.

Серафима чуть не заплакала и побежала к деду.

– Деда, деда, а давай дядю Кащея у нас оставим – он моим папой будет.

Сидевшего на корточках Кащея как молнией поразило. Его лицо исказилось внутренней мукой, будто вернулась старая боль, которую он старался забыть бессчетное количество лет.

Дед подхватил неугомонную кроху и усадил на колени:

– Нет, Фимочка, не может дядя Кащей быть твоим папой.

– А почему?

– Он бы и рад, да только понимаешь какая штука – у него свой папа есть, – ответил Егор, внимательно глядя на Кащея. – А он жуть какой строгий, шагу дяде Кащею ступить не даёт без своего соизволения. Не разрешит.

– А если я хорошо-хорошо попрошу…

Серафима обернулась, но Кащея и след простыл. Только открытая дверь чуть поскрипывала на слабом ветру.

– Пойдём-ка лучше козу доить, – предложил дед. – Она с самого утра ждёт, а нам всё недосуг.

Княжна моментально забыла про Кащея и радостно завопила:

– Пошли, пошли, пошли!

Рассказ третий: Деревня

Наступила зима. Дед Егор грелся в бане, а после его ухода полуденница и мавка тащили мыться туда упирающуюся Фиму. Вместо мытья получался полнейший бардак с брызганьем водой, войной на вениках, ныряньем в сугробы и вся эта «помывка» затягивалась на час, а то и два. Так что приходилось дров подкидывать. Дед к этому времени успевал покемарить и встречал отмытых добела и розовых девок уже с готовым самоваром. Старик и Фима лакомились пирогами с зайчатиной и кулебяками с рыбой, а нечисть предпочитала с икрой водяниц.

В остальное время дед учил Фиму бегать на лыжах, мастерить корзины из заготовленного летом лыка, бересты и лозы. Вместе с нечистью они лепили снеговиков, а когда заглядывал Кащей, всё ещё пытавшийся выманить у старика волотов меч, то устраивали снежные замки и закидывали друг друга снежками и снежной магией. Дед Егор и Кощей исподволь учили Серафиму пользоваться своими силами, тренируя контроль и умение сдерживать детские порывы. К концу зимы девочка могла лепить снежки без участия рук и метать их в своих противников. Шкодливая часть её заставляла ребенка прятаться на деревьях около двора и пулять снежками как в обитателей двора, так и в лесных жителей.

Особенно страдал овинник, который любил поспать на крыше овина или хлева, находившихся недалеко от леса. Бывали дни, когда Фима устраивала на него охоту и засыпала ленивца снегом с ног до головы. Тот от нервов даже похудел и прятался в курятнике, предварительно задобрив местного самодержца каким-то особо вкусным зерном.

Иногда девочка находила способ утащить меч и тренировалась на сваленных у сарая чурках в рубке. Она совершенно не думала, что может затупить оружие, а оружие не думало тупиться о какое-то дерево. Затем её находили, конфисковывали меч, демонстративно шлёпали по попе и отпускали гулять дальше – дед придерживался классической теории воспитания, что чем бы дитя не тешилось, лишь бы не маялось.