Дед (роман нашего времени)

Дед же взял книжку «Повседневная жизнь Древнего Египта» и стал её перелистывать, время от времени прислушиваясь к разговору курящих. Книжка оказалась переводом книги ветхозаветного немца из 19 века, была потому полна небылиц, впоследствии опровергнутых наукой, однако время от времени, как золотинку в песке, Дед замечал в немецкой старине резкие детали. Деда поразило то, что немец ни разу не упомянул народ «иври» – предков современных евреев, а ведь они должны были оставить в Египте следы…

– Мама умерла и оставила трёхкомнатную квартиру мне и сестре. Ещё там прописана моя дочь…. бу-бу-бу… Ей 14 лет, она живёт с моей бывшей женой в Алтайском крае… бу-бу-бу. Я её одиннадцать лет не видел. Вот в этой квартире вся и проблема…

Андрей Брут/Закстельский повествовал свою если не всю жизнь, то обширный эпизод этой жизни товарищам по камере. Реплики, издаваемые понурым с нездоровым красным лицом мужчиной, и доселе изобличали его как истерика, как человека подавленного, а сейчас он живописал словами более широкое полотно.

– «Москвичей испортила жилплощадь», – помните, у Булгакова… бу-бу-бу…. Вот и мою сестру…

Брут/Закстельский более образован, чем средний обитатель спецприёмника, констатировал Дед, отвлёкшись от древнеегипетской реальности.

– К ней ходит участковый, и она к нему ходит. Спелись.

– Она, видимо, пообещала отблагодарить его, если он тебя посадит. Тогда она тебя выпишет.

Реплика принадлежала Сергею, молодому хулигану. Сергей также был «дублёром», повторением друга его покойного охранника Кости Локоткова, Костяна, они вместе служили в Германии. Как же звали друга: Вешняков? Вишняков? Сквозь прутья кровати Дед поразглядывал Сергея пристальнее. Красивый, скорее, парень. Такой напористый наглец, видимо, на свободе, здесь он стесняется «политических».

Дверь открыли. Толстый улыбчивый лейтенант, показавшись в двери, отодвинулся, и за ним оказался «политик Илья Яшин», как всегда называли этого юношу, все его 27 лет от роду, стоял в коридоре спецприёмника.

– Здравствуйте, – сказал Яшин радушным тоном, словно это Дед к нему пришёл, а не он к Деду. – Меня вот поместили в 5-ю хату.

– Мы его к англичанину, – уточнил толстый лейтенант.

– Да какой он англичанин, он родился и вырос в Таллине… – возразил Яшин, – новый англичанин.

– Да вы выйдите в коридор, поговорите, только недолго, – разрешил толстый, – а то отбой скоро.

Дед переступил в коридор.

– Сколько вам дали, Илья?

– Меньше, чем вам и Немцову, – застеснялся Яшин, – пять суток. Это судья мне за то, что я не стал вызывать своих свидетелей, не задерживал процесс.

– А Немцов, его что, не с вами привезли?

– Вот Бориса судили семь часов, – сообщил Яшин, – ему, видимо, судейское решение всё ещё печатают. Когда меня увезли из суда, он всё ещё был там.

Дед подумал, что Немцова привезут совсем ночью и тем ещё дополнительно напугают. Если уж ночью все кошки чёрные, то зэки, которые и днем-то выглядят пугающе, ночью выглядят как совсем злодеи. В спецприёмнике же, где бритвы запрещены, человек через двое суток похож на разбойника из старых фильмов, на душегуба.

– А нельзя Яшина к нам? – спросил Дед сержанта, стоящего рядом.

– Если бы было можно, он бы был у вас. Приказ есть всех по разным камерам разбросать.

Яшин, подумал Дед, в чёрной этой шапочке «пидорке» до бровей, в спортивной куртке с капюшоном и таких же штанах похож на рэпера. Сутуловатый, нахальный, мелкие черты лица, «политик» Яшин начинал свою карьеру как лидер молодёжного состава партии «Яблоко». За то, что Яшин несколько лет назад вошёл в формировавшееся тогда движение «Солидарность», строгие пожилые буржуа исключили Яшина из партии. Яшин добивался восстановления, но Высший совет «Яблока» исключил его вновь…

В достоинства «политика Яшина» помимо хорошо подвешенного языка входила ещё не совсем обычная для буржуйского юноши личная наглость, похожая на храбрость. Для последователей Деда храбрость, впрочем, была как раз обычным, само собой разумеющимся качеством. Что же он сделал? – попытался вспомнить Дед. Ага, вот, нащупал он в памяти. Во главе группы активистов «Яблока» забрызгал красной краской мемориальную табличку на здании ФСБ на Лубянской площади. О, как были счастливы тогда буржуйские СМИ и буржуйская оппозиция! Наконец у них появились пусть маленькие, но «герои».