Дед (роман нашего времени)

Фифи появилась у Деда в такой нужный момент его жизни, что первое время Дед подозревал её в том, что Фифи ему подослали.

Кто подослал?

Ну, какое-нибудь, например, ФСБ.

Поэтому в первое время Дед остерегался особенно распускать язык в её присутствии.

Не распускать язык в постели оказалось легче всего, потому что в постели они занимались обыкновенно взаимными ласками, разговаривали они всегда во время обедов и ужинов. Тут уже Дед следил за собой, однако иной раз, в азарте, бывал близок к раскрытию своих секретов.

Шло время, а вреда от Фифи не было заметно.

Тогда Дед стал верить в то, что Фифи ему подбросили в помощь высшие силы. Чтобы ему не холодно было на этой планете, чтобы он не грустил и не скучал.

Вертлявое тельце, весёлый, неунывающий нрав, горячий темперамент, размышлял Дед, – не свойственны обыкновенным женщинам. Подавляющее большинство женщин в конце концов проявляют своё уныние, склочность, зависимость от жизненных обстоятельств. Проявляют ревность, глупость, крайнюю обидчивость, слезливость или противное упрямство. На них, таких, постоянно влияют мамы, бывшие любовники, погоды, прочитанные плохо книги или увиденное плохо кино, товарищи по работе.

Фифи остаётся невозмутима как древний Хаос и похотлива как древняя Ева, а то и Лилит, её огромные глаза, покрытые обширными веками, возбуждают своей выпуклостью Деда, когда он лижет их языком.

Однажды Фифи сказала ему, отвечая на комплимент Деда, что вот, мол, какая она удобная, услужливая, лёгкая.

– Ха, – воскликнула Фифи, – так я ведь большой чёрный пудель, мой господин, помните, пудель, которого Вы нашли с профессор герр Вагнер, гуляя за городом.

И Фифи стала читать стихи по-немецки.

В другой раз Дед написал Фифи, в ответ на присланную ему его же фотографию:

«Спасибо, Фифи, за фотографию этого надувшегося человека.

От себя могу сказать, что, вернувшись домой только что, почувствовал вдруг огромное удовольствие от жизни, и понял, что это от тебя, мой странный друг, всё это исходит. Целую тебя».

Фифи быстренько на следующее утро в 07.26 утра, скоренько так и остренько ответила:

«Я не странный друг, я обыкновенный чёртик:)» И тут до Деда дошло, это же старинный Мефистофель приходит к нему в облике Фифи и укрепляет его в жизни, и доставляет ему страстные удовольствия.

Всемирная слава

1

В конце августа во Франции неожиданно вышла биография Деда, работы известного французского писателя, сына Секретаря Французской Академии, выходца из семьи высшей буржуазии. Книга была названа фамилией Деда. Так простенько, с окончанием на «ov», как большинство русских фамилий.

Во Франции книга немедленно стала ужасающей силы бестселлером. Всего, заглядывая вперед, 400 тысяч экземпляров были проданы в нормальном формате и свыше 200 тысяч в карманном, в коллекции Folio. Книга получила три французских премии, в том числе Renodot, и несколько европейских.

За французским изданием последовало итальянское, немецкое, и через некоторое время биография Деда оказалась переведённою на шестнадцать языков.

Дед не верил своим глазам/ушам, но через Google вдруг увидел, что стал велик. Самоуверенностью он обладал, что называется, «с младых ногтей», и самоуверенностью необыкновенной, но тут при жизни его фактически признали героем мировой литературы.

Вот что написал француз-автор книги-биографии на последней странице обложки:

«Дед (фамилия) – не выдуманный персонаж. Он существует. Я с ним знаком. Он был хулиганом на Украине, идолом советского андерграунда при Брежневе, клошаром, потом слугой-мажордомом мультимиллионера на Манхэттене, модным писателем в Париже, пропащим солдатом на балканских войнах; и сейчас в огромном посткоммунистическом борделе в России он – старый харизматический лидер партии юных отморозков. Сам себя он видит героем. Кто-то, возможно, считает его мерзавцем; что до меня – я воздержусь от суждений о нём.

Его жизнь – это опасная, двусмысленная жизнь: настоящий роман приключений. Это также, я в это верю, жизнь, которая сообщает кое-что. Не только о нём (о Деде), не только в России, но и о нашей общей истории после окончания Второй мировой войны».

Дед, как крестьянин, стал радоваться книге. «Почти пятьсот страниц, столько бумаги извели, вкусной, пышной, как французский хлеб-багет, французской бумаги. Хм, – Дед любовно взвешивал книгу на ладони. – Тяжёлая какая!»

«Нобелевскую премию шведско-норвежский комитет дать мне не может, есть документальные съёмки, где я стреляю по их любимому Сараево из пулемёта, не может. Но вот какая мне везуха попёрла… Обыкновенно такое происходит с мёртвыми гениями, их открывает пытливый историк после смерти и выволакивает на свет Божий: “Смотрите, какой был гигант!”, а мне посчастливилось стать объектом поклонения при жизни».