Дед умер молодым

Брат Алексей дружил с Тихоном Илларионовичем Рудаковым; давно уже Рудаков, отбыв ссылку и приехав в родное Орехово, перво-наперво разыскал ту казарму, в которой квартировало семейство Барышниковых. Своим человеком для Алексея Архиповича был также Игнат Бугров, у которого в библиотеке «Общества трезвости» наряду с ура-патриотическими и религиозными книгами хранились и подпольные издания социал-демократов.

На все расспросы Володи — паренька любопытного, настырного — Алексей Архипович отвечал неизменно: «Молод ты еще, Вовка, мало каши ел». Однако стал постепенно давать младшему братишке поручения: то сверток с книгами в знакомую семью отнести и, передав его там, ни о чем не расспрашивать, то «на стреме стоять» близ дома Лапина зимним морозным вечером, пока идет собрание на конспиративной квартире. В один из таких вечеров, ставших особо памятным, Володе удалось заблаговременно заметить приближение полицейской облавы. Он сообщил о том сначала собранию, а потом и брату Алексею, занятому в ночной смене на фабрике.

Волна обысков прокатилась по рабочим казармам. В каморке Барышниковых ничего предосудительного полицейские не нашли. Но Алексея Архиповича все-таки арестовали, сослали в Сибирь на три года. За решеткой оказались Игнат Бугров и тот самый коммивояжер, приходивший в Орехово-Зуево из уездного города Покрова, проживавший там по чужому паспорту. Арестовав его, полиция установила настоящее его имя: Иван Васильевич Бабушкин, участник петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», опытный пропагандист.

За три года отсутствия Алексея немало горестей перенесла семья Барышниковых. Отец, Архип Иванович, и раньше-то неравнодушный к бутылке, теперь все чаще запивал горькую, в раздражении обрушивался с бранью на всех домашних. Мать безутешно горевала по старшему сыну. Жена Алексея, Татьяна, сокрушалась: как же теперь ей одной, без мужа, прокормить двоих малышей. Но товарищи не оставили в беде семью Барышниковых. Однажды ближе к весне постучался в каморку незнакомый дядя, назвался Иваном, потолковал с Татьяной, дал ей немного денег и сказал:

— Мужик твой за общее дело борется, за рабочее. Дай бог ему здоровья. А мы уж постараемся тебе помогать каждый месяц.

Володе, который прислушивался к разговору, Иван сказал:

— Ты, парень, с политикой пока не торопись... Вот подрастешь, тогда... А пока учись.

Володя учился и грамоте в начальной школе, и слесарным навыкам на механическом заводе Никольской мануфактуры, и игре на гитаре, которую приобрел на первые заработанные деньги. Часто собирались вокруг него сверстники в полутемном коридоре казармы. Распевали и старинные песни, еще родителями привезенные из подмосковных, рязанских, владимирских деревень, и злободневные частушки:

Тесно стало на земле,

Воюем с японами.

Они бьют нас по скуле,

А мы их иконами.

Старшие Барышниковы — отец с матерью — шикали:

— Ох, Вовка, попадешь ты в кутузку, погонят тебя по Владимирке вослед бедному Алешеньке...

Война между императорской Россией и императорской Японией, шедшая невесть в какой дали, становилась источником горестей для рабочих семей. По многим адресам поступали траурные извещения. В Орехово-Зуеве тем временем дорожали товары в харчевых лавках. Росла скученность в каморках. Новые корпуса казарм стояли недостроенные,— в солдаты позабирали многих строителей.

К той поре, как возвратился из Сибири Алексей и снова нанялся на прежнюю должность — складальщиком готового товара, Владимир сидел уже за конторским столом. При дружеской помощи бухгалтера Владимира Ивановича Будкина быстро освоил он специальность счетовода. А там вскоре перевело его начальство на должность еще более высокую, поручив учитывать паспорта поступающих на работу. Принимая от новичков фабричных «виды на жительство», он заочно знакомился со множеством людей. Проходили через его стол приезжавшие из Глухова, Твери, Серпухова, Егорьевска — отовсюду, где вчерашние хлебопашцы становились ткачами, прядельщиками. Проходили мужики, бабы из дальних и ближних деревень. Думалось: велика Россия, а нравы, обычаи всюду одни: в достатке живут только хозяева — захребетники.

Если уж о здешних ореховских хозяевах судить, то, конечно, Савва Второй лучше, чем покойный родитель его, Тимофей Первый. Конечно, это Савве Тимофеевичу к чести, что держится он запросто с фабричным народом. Однако еще неизвестно, как директор-распорядитель себя поведет, когда столкнутся лоб в лоб рабочие и пайщики, те, кто весь свой век горбатит у станков, с теми, кто привык доходы получать, эти самые, по-господски сказать, дивиденды...

Во многих вопросах надо было разобраться Владимиру, и он считал, что достаточно созрел для этого. И не ошибся. Алексей, вернувшись из ссылки, для начала пригласил Володю в трактир «Общества трезвости».