Дед умер молодым

— Да уж, гнуться не хочу. А то согнешься смолоду — до смерти не выпрямишься... Отцу покориться — значит дело не вперед вести, а назад тянуть. Все ему не по нраву: спальни для фабричных новые строю... «Зачем? Баловство». Помилуй бог, какое баловство? Одно хочу: чтобы жил народ не по-скотски. Нынешние-то каморки с нарами в два яруса — это же хлевы, стойла. Англичанину мастеровому такое покажи,— он и за людей нас, русских, считать не будет... У манчестерских ткачей, у бирмингемских металлистов, у корабелов Глазго давно рабочие клубы в быт вошли. А у нас какие дома? Моленные, извольте видеть, те же церкви — только на староверский лад. Задумал я построить народный дом, насилу на правлении его отстоял. А папенька — ни в какую. «Затея, мол, вздорная, барская, наш мужик не дорос до просвещения». Мужик!.. А сам-то, между прочим, сам-то Тимофей Саввич гордится своей мужицкой родословной, не хочет в дворяне лезть. Вот и пойми его, господина мануфактур-советника.

— А ты попробуй все-таки понять. Пойми и прости. Как Христос понимал и прощал. Или ты не христианин?

— Ну, знаешь ли, Зина... Не гожусь я в святоши. Не выйдет из меня богослов, как дядюшка Елисей...

— Горе мне с тобой, Савва! Горе...

Зинаида Григорьевна громко всхлипнула, тяжело сползла с кресла, стала перед мужем на колени:

— Богом молю, поезжай в Усады, примирись с отцом. Не для себя прошу, для малыша нашего...

Савва Тимофеевич тотчас поднял жену, усадил на диван, целуя руки, плечи, голову:

— Зиночка, родная моя, успокойся.

Но она, охваченная нервной дрожью, разразилась рыданиями:

— Нет у тебя сердца, каменный ты!

Савва Тимофеевич позвонил, крикнул вбежавшей горничной:

— За доктором! Живо!

И получаса не прошло, как с лестницы понеслись поспешные шаги. В столовую хозяйского особняка стремительно вошел главный фабричный врач Базилевич. Зинаида Григорьевна лежала на диване. Муж стоял перед нею на коленях, держа обе ее руки в своих руках:

— Александр Павлыч, вся надежда на вас... — голос Морозова выдавал крайнее волнение.

— Спокойно, Савва Тимофеевич, спокойно.— Базилевич щупал пульс у молодой хозяйки, доставал стетоскоп, распоряжался уверенно, как свой человек в доме. — Сейчас мы вас, милостивая государыня, в спальню транспортируем, уложим с полным комфортом.

Зинаида Григорьевна вся в слезах, улыбалась виновато:

— Нет, я ничего... А вот маленький... Боюсь за маленького...

— Все будет в порядке, Зинаида Григорьевна, назначу вам в сиделки Варвару.— Базилевич посылал морозовского лакея за своей женой, любимой подругой молодой хозяйки.

Время близилось к полуночи, когда Савва Тимофеевич, приказав закладывать рысака, зашел в полутемную спальню, застегивая пальто, наклонился над кроватью жены, поцеловал ее в лоб:

— Быть по-твоему, Зина, еду в Усады.

Вскоре, бросив поводья взмыленной лошади подбежавшему лакею, Морозов шагал к загородному дому отца. Навстречу молодому хозяину торопилась встревоженная прислуга:

— Плохо с барином... Как приехали, сразу слегли.

Той ноябрьской ночью мануфактур-советника Тимофея

Морозова хватил первый удар. А утром явился на свет его внук. Новорожденного нарекли в честь деда.

Лестно быть купеческим воеводой

Пробежав глазами несколько утренних свежих газет, Зинаида Григорьевна сказала:

— Прекрасно. С большим чувством написано.— И повернулась к мужу:

— Знаешь, Савва, я думаю, надо листочки эти в Орехово послать... И в Глухово, и в Тверь. Пусть все Морозовы — и Викулычи, и Захарычи, и Абрамычи — знают, как

ты в Нижнем государя встречал. Чтобы и детям своим, и внукам рассказали... Правда ведь, а?

Савва Тимофеевич пожал плечами:

— А ты тщеславна, голубушка... Подумаешь, великое дело совершил твой супруг: хлеб-соль поднес царю, разных торжественных слов наговорил. Да такие речи, как моя вчерашняя, наверное, уж оскомину набили молодому императору... И потом, знаешь, очень уж нелепо чувствовал я себя с этим подносом в руках, отвешивая поясной поклон... Точно оперный пейзанин, ей-богу... Для полноты картины не мешало бы мне фрак сменить на домотканый армяк да еще дремучую бороду отрастить, такую, скажем, как покойный мой батюшка нашивал...

— Ну, ну, ну... И насмешник же ты, Савва... Ежели так, то и мне, твоей хозяйке, надо бы вчера на балу появиться в сарафане да в кокошнике.

Савва Тимофеевич посерьезнел:

— Насчет сарафана и кокошника судить не берусь. А со шлейфом ты, Зинуша, переборщила... Вот и пришлось мне по твоей милости краснеть перед серьезными людьми...