Дед умер молодым

И тогда, чтобы спасти репутацию фирмы, потребовалось очень многое изменить в фабричных порядках: были резко сокращены штрафы, несколько повышена заработная плата, введены «наградные». По решению правления товарищества Никольской мануфактуры оставил старый хозяин свой кабинет, передав директорский пост сыну — двадцатилетнему Савве, недавнему выпускнику Московского университета. Дипломированный химик, он в ту пору совершенствовал познания за границей, в Манчестере и Кембридже.

Была своя закономерность в том, что молодой Морозов учился в Англии. В фабричном поселке Орехово-Зуево, еще не получившем статуса города, самая нарядная, самая «господская» улица называлась Англичанской. Еще покойный Савва Васильевич поселял на ней дорогих заморских мастеров по прядению, по ткачеству, по машинам. А Тимофей Саввич, унаследовав от отца самую крупную из четырех морозовских мануфактур, первым из российских текстильных промышленников распрощался с заграничными наставниками. Нанимал на службу молодых инженеров отечественной формации. Их к той поре уже выпускало Императорское техническое училище в Москве.

Платил хозяин щедро, квартиры предоставлял казенные на этой самой Англичанской улице. Однако не предлагал присаживаться никому из тех, кто являлся ежедневно в директорский кабинет с дежурными докладами по цехам. Даже Василий Михайлович Кондратьев — главный механик, повелитель всех многочисленных фабричных машин, и тот не удостаивался такой чести. Сколько бы ни продолжался доклад: час, полтора, два — стоял инженер перед хозяином, как солдат на смотру перед генералом. И конечно уж никто, входя в хозяйский кабинет, не осмеливался просить разрешения закурить. Знали все: Тимофей Саввич, как истый старообрядец, не терпит табачного зелья.

А при новом директоре-распорядителе, Савве Тимофеевиче, порядки в кабинете завелись иные. И дым от папирос, трубок, сигар стоял, как говорится, коромыслом. И тот же самый главный механик сидел этак непринужденно в мягком кресле, позволяя себе не только возражать молодому хозяину, но и спорить с ним.

С крайним неудовольствием отметил все это про себя

Тимофей Саввич, войдя в кабинет, прислушиваясь к разговору.

— Дело вы задумали хорошее, Савва Тимофеевич, электрическая станция вашей фабрике, конечно, пришлась бы ко двору,— говорил плотный, кряжистый Кондратьев, степенно поглаживая лысину, — однако торфы здешние, сами знаете, не мазут, не антрацит. Не в Баку мы с вами живем, не в Донецком бассейне...

— Знаю, знаю, — Молодой Морозов попыхивал папиросой,— Рассчитывать мы можем только на торф. Много говорят за границей о возможностях гидроресурсов, но дело это неизведанное. Зато капризы наших речек, хоть того же Киржача, что каждый год в паводок заставляет разбирать и собирать Городищенскую плотину, нам хорошо известны. Так что сжигание торфа куда как вернее. Думаю: если заказать, скажем, в Германии или Швейцарии нужные нам котлы, топки, турбины, такие, чтобы были рассчитаны на сжигание торфа, дело пойдет. Возьметесь вы за это, Василий Михайлович?

Кондратьев снова потер лысину и, завидев вошедшего в кабинет старого хозяина, поспешно встал, шагнул ему навстречу. Все это молча, как бы спрашивая совета. Но Тимофей Саввич, поздоровавшись кивком, смотрел куда-то в сторону с нарочито рассеянным видом. Заметно было: неохота старику вступать в беседу, начатую до его появления в кабинете.

И тогда Кондратьев сдержанно ответил директору-распорядителю: *

— За честь спасибо, Савва Тимофеевич, однако разрешите подумать. Семь раз примерь, один отрежь...

И неторопливо собрал в свою объемистую папку разложенные на столе чертежи и таблицы финансовых расчетов.

— Что же, Василий Михайлович, думайте, не буду вас торопить.

Молодой Морозов проводил главного механика до дверей кабинета. Раскурив об еще но погашенный окурок новую папиросу, вопрошающим взглядом окинул отца.

Тимофей Саввич отметил про себя: волнуется, недоволен. Хочет спросить: зачем, мол, пожаловал? Но стесняется. Знает, конечно, сын, уж доложили ему, что ходил отец по цехам, заглядывал и в котельную, и на склады, нагоняя страх на мастеров и приказчиков. Знает сын, что все на фабрике встревожены появлением в Орехово-Зуеве отца, постоянно живущего в загородном имении Усадах. И конечно, не сомневается сын, что обнаружены отцом какие-нибудь упущения, непорядки. Ждет, что начнет отец ему выговаривать. Ничего, Саввушка, подожди, потерпи...

Прежде чем усесться на диван, Тимофей Саввич молча шагнул к окну, распахнул настежь широкую форточку, шумно вдохнул морозный воздух, сказал:

— Зима, господин директор.

Молодой Морозов ответил шутливо:

— Как это у Пушкина: «Зима! Крестьянин, торжествуя...»

И мысленно приготовился отвечать на расспросы насчет завоза топлива, о причинах задержки в строительстве нового фабричного корпуса: не потому ли это, что одновременно строится жилая казарма?

Но отец заговорил о другом:

— Как Зина? Сколько ей еще осталось? К Николе-зимнему или к рождеству внука ожидать?

Погасив недокуренную папиросу, Савва Тимофеевич начал рассказывать о здоровье молодой жены.