Деды и прадеды

Тася невольно заулыбалась, вспоминая первый сегодняшний урок. В голове завертелись и круглые глаза Нюси, и рыжий кошачий хвост, и платок под партой, и упрямый белый чубчик Ванечки-капитана. Перед глазами мелькнула доска, по которой беззвучно бежал мел. Затылки мальчишек у доски, их перепачканные мелом носы, блестящие глаза, пункт А, штаб, пункт Б, крейсера, подлодки, белая пена волн. Меловая линия текла по коричневой поверхности, и белая пыль медленно сыпалась вниз, каждая пылинка замирала в воздухе, потом медленно набирала скорость и с лёгким шорохом скользила, будто снег, который так тихо-тихо кружится и ложится на блестящие обледенелые ветви деревьев и мгновенно впитывается в мокрую землю, на которой отпечатались следы. Её босые ноги легко ступают по белой-белой поверхности снега, чуть прикрывшего такую зелёную траву, она не чувствует холода, ногам так легко и свободно, ей с таким наслаждением, так тепло дышится, она оглядывается и видит цепочку своих следов на белом-белом, совсем не холодном снегу, а справа белый снег смешивается и кружится в одном вихре вместе с белыми, кремовыми и розоватыми лепестками цветущих вишен, абрикос и яблонь. И уже не понятно — где снег, где цвет, где ветер, где облако, которое подхватывает её и несёт, поднимает, так тихонько и легко поднимает над цветущим садом, и она видит, как серебристые утренние тени прячутся под цветущими деревьями, как тени облаков плывут, как рыбы в глубине тёплой реки. И река раскрывается, в воде покачиваются медленные, ленивые зелёные пряди мягких водорослей, отражаются от поверхности воды. Она плывёт без малейшего напряжения, нет, она совсем не устала, она любуется своей наготой в сверкающей ртути, которая отделяет синее-синее небо от такой тёплой, такой невесомой воды, которая несёт её, баюкает, как мама когда-то баюкала. Какие синие-синие у него глаза, какие сильные руки, как она любит прикасаться к узлам мышц на его сильной спине, как легко он поднимает её и кружит, и она совсем не чувствует ни своего веса, ни его объятий, только синие-синие глаза кружат её, и она так смеется, так смеется!..

Резкий стук. Грохот. Сдавленный голос, что-то бубнящий.

Тася резко вскинулась. Мгновенное головокружение. Она поняла, что уснула. Голова закружилась ещё сильнее, рот наполнился солоноватой кровью от прокушенной губы. Она слишком хорошо знала, что сейчас будет.

Сзади, в темноте веранды опять послышалась возня и какое-то мычание. Наконец скособоченной, кривой тенью в кухню ввалился Вася. Как мешок. Его фигура распадалась на глазах, словно нелепая аппликация. Он прислонился спиной к дверному косяку, попадая ногой на ногу, старясь снять ботинки.

— А, с-с-с… А-а-а, с-с-сука… Ща-з-з-з. Да-а-а, сейчас.

Он с усилием пытался зацепить каблук левого ботинка о носок правого. Ноги заплетались и ватно обмякли, будто бескостные. Наконец он наклонился, вихляясь и раскачиваясь, Он прижался задом к двери, но дверь медленно раскрылась, и он грузно, с грохотом повалился, оборвав старое пальто с вешалки. Пальто упало ему на голову, и Вася начал срывать его.

— А-а-а, кур-р-рва. Курва, твою ж мать! А-а-а!

Пальто полетело в угол кухни, к вешалке с полотенцами.

Тишина.

Он сидел на полу, в углу возле входной двери, среди разбросанной обуви и шарил руками в поисках какой-нибудь опоры, силясь встать.

Бесполезно. Наклонившись вперед, он стал развязывать шнурки на яловых флотских ботинках. Набухшие от сырости шнурки были слишком крепко завязаны. Но он зацепил кончик шнурка на правом ботинке и узел сам распался.

— А-а-а, что?! Знай наших. Флот! А-а, кур-р-вы, думали — выйдет у вас?! Выйдет? С-с-суки! Думали, на берегу сдохну? Сдохну, как собака? Н-н-нет, с-суки!

Он попытался развязать второй заузлившийся шнурок, но не смог, тогда он зацепил пальцем и порвал его, как нитку.

— А-а-а, кур-р-рвы! На рейде большом! Суки… Опять тишина… И… — он повалился на бок, шаря руками по стенам, вымазываясь в побелке. — И мор-р-ре окутал туман! Споём! Седой боевой капитан…

Он сидел на полу, его глаза, потерявшие свою стальную синеву, были залиты запойными дешёвыми слезами…

…Уже два года, как Вася пытался собраться и справиться со своей сухопутной жизнью. Он никогда не думал, что будет вот так, так дёшево задыхаться. Всё, что он умел, всё, что он любил, чем бредил, чем дышал и жил, море, которое его не убило в войну, это море давало ему надежду, это море теперь было где-то там, там, далеко, где остались и боль, и шрамы, и пули, удары, ожоги, контузии, чёрная шевиотовая форма, тяжесть кортика на боку, звон в груди навстречу полотнищу флага, поднимавшемуся по флагштоку из утреннего тумана и малиново загоравшемуся в утренних лучах, слова присяги, падающая на голову смерть, скалы и обрывы, где его так часто старались убить, золото нашивок, запах моря, так тихо дышащего, как женщина в сладкой дрёме, — всё закончилось, как сон.