Дефицит

Когда Малышев вернулся к себе в кабинет, вошла Наташа и сказала, что Филимонов, тот самый, о котором Малышев уже забыл, работает счетоводом-кассиром. Все правильно, он тоже при власти, два раза в месяц садится он в свой дзот и выстреливает из амбразуры то одним хамским словом, то другим, будто зарплату выдает из своего кармана. Удивительная у кассиров манера грубить, прямо-таки профессиональная. Как у жуликов вежливость.

Скоро четыре, пора направить стопы к лечащему врачу, но прежде надо зайти за цветами. Пошел по городу праздный в рабочее время, будто в отпуске. Неожиданно много людей на улице, они что, тоже все на больничном? Впрочем, август — время летних отпусков. Цветами торгуют возле кинотеатра, по пути. Какие взять? Самый сезон, выбирай на свой вкус, а вкус-то и подкачал. Куст бурьяна на старой стене, травка между бетонными плитами на дорожке Малышеву милее, беззащитны они, непритязательны, в цветах же много претензии, вызова. Яркость, чрезмерность, показуха скромного лика земли, некое пижонство флоры. Бульдонежи — это сокращенные бульдожьи нежности. Он не любит цветы — мужик, а она, наверное, любит, и цветам от него обрадуется. Малышев представил, как понесет ей пышный букет через всю поликлинику мимо страждущих, стонущих, ожидающих, в кабинет к ней наверняка очередь, и он будет сидеть с букетом, как дурень со ступой, — нет, так не пойдет, не для него такая процедура. Он подарит ей не цветы, а колечко, да-да, колечко, и не пошло золотое, а скромно серебряное, Данилова ему подсказала в своем отчете о конгрессе в Москве. И направился в галантерею.

— А какой размер? — спросила продавщица в платье с кружевным воротничком, как школьница.

Вон как, у них еще и размеры есть.

— Примерно, как на вашем пальце.

— Семнадцать с половиной — восемнадцать.

Он выбрал колечко с голубым камнем — под цвет глаз. А может быть, надо под цвет платья? Или под цвет волос? Нет, раз уж он выбрал такое, пусть она подгоняет все остальное под его цвет.

— Какой это камень?

— Бирюза.

Прекрасно, и коробочка ему понравилась, этакий сельский домик под соломенной крышей. Он вручит ей колечко и скажет, чтобы она не снимала его ни дома, ни на работе, ни в гостях. Посмотрел на часы — половина пятого, сейчас у нее разгар приема, придется ждать очереди, а потом в кабинете даже и не поговоришь, торопит очередь в коридоре. Надо иначе, он придет к самому концу, к семи часам, последним пациентом, а до семи… Чокнуться можно за два с лишним часа ничегонеделания. Инфаркты, кризы, раки бывают не только от напряжения, от непосильного ритма гонки, но и от непосильной скуки.

Пошел в кинотеатр «Сары-Арка», встал в очередь за билетами, кругом молодежь, он прятал глаза в газету, как Чинибеков, хотя стояли не только молодые, впереди него пара лет по сорока, мужчина в вельветовом пиджаке с блекло-зеленоватым отливом, с круглой плешью на темени и с самоуверенным лицом приезжего, на комбинат часто командируют из главка, из министерства, да и центральная пресса не обходит его вниманием. В Москве легко отличить приезжих от столичных — по их неуверенности и пристальному ко всему вниманию; в провинции тоже легко отличить столичных от местных — по их уверенности и полному пренебрежению к окружающим. Рядом с вельветовым стояла молодая хрупкая женщина с сумкой на ремне, явно местная, с постоянной, будто приклеенной улыбкой, не женской, вымученной, этикетной. Ответственный, видать, товарищ, и она от него зависит. Малышев от нечего делать не только замечал больше, но и больше брюзжал. Бывает, приедет сюда москвич, неделю водишь, возишь его туда-сюда, выпьешь-закусишь не один раз, другом он тебе станет закадычным, а приедешь через полгода в Москву, зайдешь к нему в кабинет — не узнает. И не прикидывается слабым на голову, нет, он и в самом деле тебя забыл, кто ты и откуда. Ты его в тысячной толпе разглядишь, а он тебя в упор не видит, — в чем тут дело? Наверное, в том, что ты ему не нужен, — провинция. Он тебе тоже, в общем-то, не так уж и нужен, но — столица, некая магия, неосознанная зависимость.

Шел фильм «Троих надо убрать», французский, в главной роли Ален Делон, в годах уже, но все еще, а может и более прежнего, симпатичный, обаятельный. В итальянском кино, на взгляд Малышева, все мужчины так себе, больше ерники, хотя в прошлом римляне и красавцы, воины и мудрецы, — выродились, вероятно, хотя хвалят их не нахвалятся, а вот во французском кино все мужчины поголовно отменные — и Жан Габен, и Жан Марэ, и Бельмондо, и Ален Делон.