Дегустатор

— И это тоже! Конечно! А иначе откуда в тебе такая внутренняя силища? Ты же со мной обращаешься как с девочкой. Это смешно. И мне это нравится. А твой английский, с очень странным акцентом?

— Ну да, а ты — знаменитая, богатая женщина, с положением в этом вашем… А тут неизвестно кто…

— Стоп-стоп, давай пока не будем насчет богатой женщины. И я просто попросила этих бывших милиционеров узнать точно, кто ты и кем ты был. И получила. Получила массу неприятностей. И больше почти ничего.

Я вспомнил Шуру и Ивана, а может быть, Ивана и Шуру — как они выяснили, что некто, вроде как из обычной милиции, попытался покопаться в моем личном деле. И нарвался.

— Они мне сначала сообщили все, что я и так знала. Про сегодня. И что никаких других женщин нет.

— А что, это утешает… Ты что думаешь, я могу вот так просто завести женщину с другим запахом, другой кожей?

— В это я еще поверю. Но извини, ты — шпион? Хотя бы наш? Это я про твой акцент английского. Мне эти сыщики сказали, что последние сведения на тебя — ты стал репортером этой, как ее, газеты. До того — все закрыто. Наглухо. Это что значит? А еще они сказали, что ты склонен к немотивированному насилию над их оперативниками, те отказываются работать. И начали тянуть с меня деньги.

— Они такие нежные, эти их оперативники. И не понимают юмора. Да не шпион я, дорогая Алина. Все куда проще. А моя прошлая биография и правда недоступна. Хотя могли бы найти хоть одну строчку — «служба в Вооруженных силах». Дальнейших подробностей не будет. Потому что документы на меня вернулись в ГРУ. Главное разведуправление. Зачем они там лежат — черт их знает. Выкинуть забыли.

— Шпион, — сказала Алина, и было очень трудно понять ее чувства. — Настоящий.

Я вздохнул. Собаки под окном договорились и умолкли.

— Да не шпион. Иначе я не болтался бы, возможно, сегодня по всему миру, от одного виноградника до другого. Хотя — не знаю. Ну, я числюсь в ветеранах. Войны, которой не было. Глупо, да? Ничего не было. А я был там и есть здесь сегодня.

— Где? Афганистан?

— Афганистан хотя бы официально был. А тут хуже. Мозамбик и Ангола. Это откуда писали, что войны нет, а если есть — то без нас, а мы все больше строим электростанции и ведем геологические разработки по части кимберлитов. Нас-там-не-было.

— А что ты тогда там делал?

— Да всего-то был переводчиком. Переводчиком при миссии военных советников в Мозамбике. А переводчики там шли по ведомству ГРУ, потому что надо ведь было нас хоть по какому-то ведомству числить. А я туда попал прямо из военного института. Считался счастливчиком. Время было советское. За границу поехал.

— Переводчиком с какого языка?

— С португальского, какого же еще.

— А, этот твой странный английский там, в Германии… Нет, но как же ты потрясающе говорил — медленно, уверенно, на отличном литературном языке… Но слова произносил иной раз самым невероятным образом. Хотя все понимали и очень тебя уважали. А ты, оказывается, мысленно переводил с португальского…

— Английский был потом, просто в девяностые у меня было плохо с головой, не мог читать на русском. И как-то быстро улучшил второй язык, английский, читал подряд все англоязычные боевики, они веселые, а еще я их у одного парня таскал бесплатно. Но в голове они у меня звучали, видимо, как-то на португальском. А португальский, кстати, забывается. Кому он на фиг нужен.

Алина вскочила и поцеловала меня в щеку.

— Все признались, все раскаялись — видишь, как хорошо, моя дорогая. Дыба отдыхает в шкафу.

— Ты убивал людей? — вдруг спросила она.

Я начал смеяться.

— Помнится, однажды убил нечто похуже. А так — наверное, я бы не попал. Война — это большая гадость, и в Мапуту я как-то четко понял, что мне на ней ловить нечего. Да вообще к концу войны я только о том и думал — что я тут делаю? Какие-то пыльные дороги среди слоновьей травы и тростника, черные трупы… А я-то тут при чем?

— Ладно-ладно, что ты там убил, которое похуже?

— Вечер воспоминаний, да? Ну, это такая смешная история. Всю свою войну я вообще-то переводил занятия в военной школе.

Алина потом говорила мне, что эту историю я рассказывал кряхтящим, скрипучим голосом и еле выдавливал слова. И глаза у меня, оказывается, были при этом неправильными.

— Шли как всегда занятия — в Мапуту. Бывший Лоуренсу-Маркиш. Школа — картонные домики в один этаж. Вышел во двор. Сел на пень кокосовой пальмы покурить. Закурил — двое местных: сеньор конселейро, убираем территорию, ветку надо унести — перейдите. Взяли ветку, дернули, а с ее конца сползла… ну, как струя металла.

— Кто?

— Ну, эта. Кушпедейра. Снял с плеча «калашников» — там без оружия не ходили. И в нее полный рожок. Палец разогнули со спуска только после стакана водки. Вот.

Алина, кажется, собиралась заплакать — возможно, от счастья.

— Кто такая кушпедейра?

— Ну, эта. Плюющаяся кобра.

— Ах, всего-то плюется?