Дегустация Индии

Я коротко защитила честь «бездуховных» тем, что читатель хочет их, а не тех, кто в списке «Литературной газеты», и голосует за это кошельком. Но, поскольку наш междусобойчик был понятен только русской делегации, быстро перешла на гендерные проблемы, начав с того, что президиум во время открытия конференции выглядел как в Арабских Эмиратах.

Народ оживился, индийская интеллигенция всегда, с одной стороны, обижается, когда ее называют отсталой и мракобесной; с другой – страшно гордится своими традиционными ценностями, которые и являются инструментами отсталости и мракобесия. И я совершенно не понимаю, как она победит это противоречие.

Они кивали, когда я говорила об индийских абортах, если УЗИ показывало девочку; они соглашались, когда я напоминала, что девять десятых индийских браков происходит по воле родителей; они признавали, что женщины не могут делать карьеру так же легко, как мужчины... но при этом истово хвастались любовью к традиции. Ну, примерно как русские бабы утешаются поговоркой «Бьет – значит, любит».

После меня выступала писатель-чиновник Светлана Василенко. Она предложила более сложную дифференциацию литературного цеха, чем Юрий Поляков, – поделила не на две, а на четыре категории. Каждая категория имела научное название и иллюстрировалась парой фамилий. Из всех восьми фамилий лично мне была знакома фамилия только самой талантливой Светланы, запихнутая в четвертую категорию.

Однако финал выступления разбудил всю русскую делегацию. Светлана сообщила, что все в современной русской литературе писали незнамо что – как господин Журден, не подозревающий, что говорит прозой, – а потом пришел критик Курицын и придумал понятие «постмодернизм». Мы с Игорем Чубайсом опять вздрогнули и переглянулись.

Я, конечно, никак не могла требовать, чтобы председательница одного из шести российских союзов писателей отличала Жана-Франсуа Лиотара от Арнольда Тойнби и даже Бодрияра от Делеза. Я вообще не ожидала, что при всей своей культурологической незатейливости Светлана знает слово «постмодернизм». Но раз уж знает, то было непонятно, почему она презентовала своего приятеля только как открывателя постмодернизма, в данном контексте ему вполне можно было бы добавить и закон всемирного тяготения и теорию относительности.

А главное, Света не поняла, какой лепестковой бомбой постмодернизм оказался в ее спиче. Ведь если для нас постмодернизм означал современное состояние сознания западного общества на пепелище традиционных ценностей и ироническом поиске новых, то размахивание им на здешней интеллектуальной площадке было провокацией.

Для индийского возрождения все цивилизационное бессознательно означало британское-колонизаторское. Индийский мир проходил колонизации, войны, голод, унижения, но не разъедался изнутри ни социализмом, ни атеизмом, ни сексуальной революцией, ни мононациональным подходом, ни экспансией мигрантов... в каком-то смысле он пришел в третье тысячелетие огромным, доверчивым, консервативным, мудрым и неиспорченным ребенком, видящим перед собой черно-белый телевизор с правильным кино.

Я отчетливо понимала это, пожив с Шумитом.

– Мы думаем рисунками и образами. Учения Рамакришны – это сплошные метафоры и притчи. Попробуй нарисовать контур сложного объекта, не отрывая карандаша от бумаги и не имея возможности повторного обведения, и ты отчетливо увидишь трудности, – говорит Шумит. – Индусы потому и работают с более простыми и менее противоречивыми моделями мира, чем остальные. Никто никого никуда не торопит: постижение истины должно прийти по мере понимания, а изменение – без ломки. Все в Индии происходит линейно, хотя и неторопливо, – индийский слон медленно, но верно протаптывает тропу. А если тебя не устраивает что-то сегодня, значит, ты рано пришел. Приходи завтра...

Так что, махнув рукой на предстоящие тупиковые баталии вокруг постмодернизма, я подумала, что они интересуют меня в Индии в последнюю очередь, и стала строить план побега с конференции.

Объявили перерыв, и мы с Леной Трофимовой выпросили у Ранжаны машину с водителем – пожилым красавцем в чалме и студентом-гидом – очаровательным маленьким непальцем. Промахнув мимо дворцов местной элиты, поехали к Президентскому дворцу Раштрапати Бхаван.

Англичане построили его в парке для вице-короля Индии в глубоко колониальной идее «туземец не дремлет и может напасть каждую секунду». Дворец стоит на холме Райсин, окружен парком и чугунным забором в стилистике английских решеток. Никто, кроме обезьян, не может попасть туда без долгой военной осады.

Пространство вокруг пустынно и вылизано, как возле картонного театрального макета, вывезенного из другой страны на время спектакля. Глядя на официальную резиденцию президента, трудно поверить, что рядом на соседней крупной городской улице мужчины писают, повернувшись спиной к дороге, в каменные «писсуары» без задней стены, а еще чаще рядом с ними. Куда писают женщины, мы так и не поняли. Но поскольку в Индии женщине запрещено почти все, то логично предположить, что писать ей тоже запрещено.