Деяние Луны

Так почему, даже сейчас, он продолжал так цепляться за жизнь? Неужели, только из-за мести? Не лучше ли ему было остаться там, среди трупов, ведь он один из них?

Константин сделал шаг в пещеру, и темнота обступила его. Все звуки, которые доносились из леса, растворились, когда юноша продвинулся вперёд ещё на несколько шагов.

«Хочу ли я что-то изменить сейчас?»

Его руки нежно ласкали стену прохода, чувствуя тепло камней, отшлифованных прикосновениями.

«Зачем мне любить?»

Под ногами шуршала листва, ломались хрупкие ветки.

Внезапно, совсем рядом, послышалось журчание ручья. Костя повернул голову вправо, но ничего, лишь вязкая темнота. Рука скользнула вниз, пробежав пальцами по острию камня, который чуть не вонзился ему в голень, по переплетению корней, что узлами врезались в проход, ещё ниже, ощупывая подушечками землю: «Сухо».

Снова шаг, осторожный, боясь упасть, и крылья носа вздымаются вверх, втягивая воздух, стремясь ощутить сладость гниения, но опять ничего. Звук играл с ним, то появляясь, то пропадая, не удаляясь и не приближаясь.

«В пещере Ульвальда всегда есть свет для тех, кому нужна надежда», – вспомнилась вдруг одна из легенд.

Тогда почему тьма обступила его? Не готов? Возможно, ведь столько сил было потрачено на то, чтобы отменить обряд. И даже, когда это стало невозможно, он противился, не веря в чудеса: «Видно у нас полная взаимность. Мы оба не верим друг в друга».

Да и как ему поможет первородный? На его месте Костя давно бы стёр весь древний род с лица земли. Потому что та жизнь, которую он подарил полукровкам – проклятье. Оно сопровождает их с момента рождения и до могилы, не давая насладиться счастьем. Но самое страшное грозит потомкам Ульвальда, ибо их любовь всегда приправлена обречённостью. Они не в силах изменить судьбу, так как на весах кроме сердца всегда будет будущее рода, а ради него нужно пожертвовать всем: чувствами, любимой, собой.

Но сейчас ему не нужен ни род, ни любимая. Лишь месть стала его отрадой, целью, это то, что перевесит всё: «Даже если умру, я убью тебя».

Чёрный волк не давал ему покоя с самого детства, сначала приходя в кошмарах, отчего приходилось спать вместе с сестрой, а затем в мечтах. Он вонзит клыки в глотку этой твари, вырвет алые глаза, и будет с наслаждением взирать на то, как кровь бога проливается на землю: «Но ты мне ведь в этом не поможешь. Потому что сам один из них».

Костя бы никогда не пошёл на обряд добровольно. Для него это были поиски не любви, а инкубатора. Тела, которое лучше всего бы подошло для его первенца. Поэтому он насмехался над теми, кто верил в великую любовь между богом и человеком, надеясь на собственное счастье. Разве можно обрести его, когда герои легенды сами трагически погибли?

– Что будет, если я полюблю? – с вызовом спросил Костя у себя.

– Ты не сможешь, – ответила тьма. – Мёртвые не любят.

Внезапно пещера расступилась и принц, непроизвольно подняв голову, застыл в изумлении. Огромные сосульки свисали с потолка, застыв в затейливых узорах, напоминая, то гроздь винограда, то ветви исполинского дерева. К ним навстречу, остриями копий из-под земли, устремились другие. Они тянулись друг к другу, и, порой, сливались, превращаясь в огромные колонны, которые разделяли пещеру на несколько залов.

В одном из них горел костёр, лаская жёлтым языком каменный свод. Костя пробирался к нему сквозь заросли наростов, тонкими белыми линиями струящихся к земле, словно развешанные ленты. Он наклонял голову, боясь задеть их, лавируя то вправо, то влево, примечая, как загораются лишайники мерцающим светом луны, прогоняя остатки мрака.

– К' хшаири нгхан'я кхра. Вирав с'ядж'я.

Огонь взметнулся к потолку, осветив древние рисунки, а потом послушно улёгся на землю, недовольно ворча. Он жил и дышал, как живое существо, подчиняясь ведьме, что танцевала рядом, ударяя в бубен зажатой в руке колотушкой.

Её движения были быстрыми и уверенными, но в тоже время не лишены изящества. Казалось, что перед ним не старушка, а молодая девушка, которая то грациозно кружилась в танце, порхая вокруг костра словно бабочка, то замирала, будто зверёк, почувствовавший опасность, и всё вокруг тогда цепенело в единстве с ней. Даже надоедливое жужжание насекомых, которые вились вокруг него ещё в узком проходе, останавливалось, маленький мир полностью погружался в звенящую пустоту.

И в эти мгновения, раз за разом, тишину нарушал заунывный крик, повторяясь, то сверху, то снизу, то позади, то впереди него. Точно неведомое животное, мучаясь от боли, стонало от бессилия. Этот звук раскачивался подобно волне, вторя дыханию юноши, и погружал в себя, унося вдаль.

Голова кружилась всё сильнее и, дабы не упасть, юноша опёрся о стену, с благодарностью принимая приятный холодок, который мурашками побежал по спине.

А удары колотушкой всё ускорялись, тёмным валом бросаясь на него и растворяя во мраке.