Деяния Диониса

Может быть, единственный поэт, в творчестве которого заметно ощутимое, не сводимое лишь к метрике влияние Нонна — это Пампрепий, тоже панополитанец, живший, согласно «Суде», при Зеноне (474—491), то есть раньше Христодора и Коллуфа, но позже Кира. Он писал и прозаические, ученые трактаты («Добавление к этимологиям» и «Об Исаврийской войне»).[71] Из остатков его поэзии, обнаруженных среди папирусов,[72] выделяется достаточно крупный фрагмент, озаглавленный Хайчем «Описание осеннего дня», и уже упоминавшийся элогий Феагену. Многие его стихи могут сойти за нонновские. Однако тех лексических и эстетических тем, которые составляют специфику Нонна — пестроты, блуждания, отображения, в них незаметно. Другое сходное произведение — анонимный энкомий Ираклию Эдесскому.[73]

Родом из Феневифиса, деревни под Панополем, был Гораполлон, знаменитый грамматик времени Феодосия, комментировавший, по сообщению «Суды», Гомера, Софокла и Алкея; он же, возможно, был автором знаменитой «Иероглифики», трактата, якобы написанного по–египетски, но сохранившегося в греческом переводе и содержащего символические толкования иероглифов (не имеющие ничего общего с их реальным значением).

Из Египта происходил и Клавдиан, споры о соотношении греческого и латинского творчества которого с творчеством Нонна упоминались выше.[74] Независимо от того, повлиял ли Клавдиан на Нонна или наоборот, ясна общая теологическая и мистериальная направленность «Деяний Диониса» и «Похищения Прозерпины». Когда Клавдиан просит музу вдохновить его, его мысленному взору предстают торжественные шествия Элевсинских мистерий, Триптолем, Геката и Дионис;[75] последний появляется со своими ритуальными атрибутами — шкурой леопарда и змеей, постоянно фигурирующими среди символов поэмы Нонна. Фригийское обиталище Рейи–Кибелы, одного из главных действующих лиц «Деяний Диониса», подробно описывается у Клавдиана[76] с излюбленными Нонном барсами, тимпанами, корибантами и прочими оргиастическими атрибутами.[77]

Общим для Нонна и Клавдиана является интерес к орфической поэзии: похищению Персефоны была посвящена одна из главных орфических поэм — «Нисхождение Коры».[78] В поэму Нонна из орфической традиции попал «первый Дионис», Загрей, а из вдохновлявших Клавдиана элевсинских мистерий «третий», Иакх (упоминаемый и в «Похищении Прозерпины»). К другой орфической поэме, теогонии или «Священным речам», восходит образ «перворожденного» Фанета, несколько раз появляющегося в «Деяньях Диониса»: в него превращается Гермес, отдавая Диониса на воспитание Рейе–Кибеле,[79] ему же Нонн приписывает создание вселенского астрологического календаря, предсказывающего судьбы мира и богов и висящего во дворце Гелите.[80] Хотя гипотеза Альбрехта Дияриха, допускавшая, что орфические гимны созданы в Египте, была опровергнута Отто Керном,[81] знакомство Нонна с религиозной орфической поэзией бесспорно.[82]

Среди анонимных отрывков эпической поэзии римского времени, обнаруживаемых в египетских папирусах, часто встречаются мотивы нонновской поэзии. Известен отрывок, восхваляющий преподавателя Бейрутской юридической школы (прославление которой часто считалось специфическим для Нонна[83] или буколический отрывок о Пане и Эхо (один из излюбленных мотивов Нонна);[84] среди обнаруженных на папирусах магических гимнов имеются два гимна Тифону,[85] ямбический и гекзаметрический, которые исследовались в контексте мистических верований поздней античности,[86] но, кажется, не связывались с Нонном. В них заклинающий называет Тифона «богом богов», «громовержцем», «господином космоса», «вожатаем неба, земли, хаоса и Аида», а самого себя — его союзником в войне против богов, желающим вместе с ним «замкнуть двойные своды неба» и «остановить моря и потоки рек». Это весьма похоже на претензии Тифона и на поведение Кадма в «Деяньях Диониса». Налицо в гимне и нонновская любовь в композитам–неологизмам, и поэтика парадокса и космической катастрофы: Тифон назван «мракосияющим», «скалосотрясающим» и «волнокипящим», его призывают «хладножаркодуть», «стеносокрушить» и «глубивозмутить»;[87] невероятные композиты в заклинании должны поражать таинственностью и ужасать, хоть в равной степени достигают и комического эффекта. Несомненно, Нонн знал о подобных верованиях и отражающих их текстах, и они не в меньшей степени, чем классические источники, повлияли на образ Тифона, открывающий «Деянья Диониса».