Действо

-Что ты можешь знать о счастье? - вопросил Волчок, своим хорошо поставленным баритоном, - и о его вечном антиподе если пошло на то?

-Я вижу, что тебя гнетет нечто, Волчок, - сказал Александр, осторожно присаживаясь, напротив чудовищной свинки, - может быть ты поделишься со мной своим несчастьем.

Волчок гневно засопел и передернулся всем телом:

-Что ты понимаешь! - горько сказал он, - ты такой же заложник системы, как и остальные. Твои глаза зашорены, ты живешь во сне! Ибо только спящие, да неразумные идиоты могут быть счастливы в этом жестоком мире!

Александр вдруг заметил, что у ног полусвина лежит испачканная в дурнопахнущих слюнях массивная книга с тисненым золотом переплетом. Ткачев совершенно не удивился, увидев, что Волчок читает творение некоего Карлунда Фрюнга "Основы психоанализа для морских свинок". Иного и быть не могло.

-Волчок, - сказал сетевик проникновенно, - я здесь, чтобы помочь тебе. Поделись со мной своею бедой. Я ведь знаю, как тяжело быть не таким как все.

-Что ты знаешь... - с надрывом вздохнул Волчок, - но ты прав, я не могу держать все это в себе. Не могу скрывать от мира свет нового знания. Увы. Что ж, я расскажу тебе, а ты расскажешь кому-то еще.

-Да-да! - горячо воскликнул Ткачев, - народ должен знать правду.

-Тогда слушай, - сказал исполинская и донельзя уродливая морская свинка, - это очень печальная история. История войны индивидуума с обществом. История про еще один кирпич в стене.

-Я весь во внимании, - сказал Александр Ткачев.

Еще один кирпич в стене

(или почему я стал морской свинкой).

"Теперь я вижу - жизнь моя не заладилась с самого начала, и в истоках ее кроется то, к чему я пришел сейчас. С самого начала мне приходилось испытывать гнет системы, и начиная с рождения меня окружала Стена.

Я родился тридцать лет назад в уездном городе, неблагополучной семье и грязной областной больнице. Пьяный врач, который принимал роды, не удержал меня в руках и уронил на пол, отчего в несчастных моих мозгах произошел необратимый сдвиг. От удара я испугался и заревел - и то был мой первый крик в этой полной фекалий вселенной!

Нельзя сказать, чтобы в детстве я был окружен любовью и лаской. Моей первой трапезой стала бутылочка смеси "крутыш" - в равной доле состоящая из детского питания, перловой каши и технического спирта. Каждый вечер я засыпал в своей кроватке, сделанной подобранной на свалке арматуры, а моими единственными игрушками были шустрые домашние клопы и сделанный из чугуна памятник собаке-герою в соседнем сквере. Прелесть же первого купания я познал, когда маманя по пути из роддома уронила меня в лужу.

Мои родители - настоящие советские неинтеллигенты, были людьми азартными и увлекающимися. Увлекались они в основном водкой, хотя иногда отдавали дань неизысканным плодово-овощным винам. К сожалению, я почти ничего не могу сказать об этих, без сомнения милых людях, потому что их брак продлился всего лишь два года. Что ж, все что я знаю, это то, что они жили недолго и несчастливо и умерли в один день, поубивав друг друга.

После их похорон (только много позже я узнал, что они хотели забрать меня с собой, но что-то им помешало. С тех пор мне часто снятся сны, как они зовут меня, а я бегу к ним, широко-широко раскинув руки, словно хочу обнять весь мир) я остался сиротой, хотя и не знал об этом.

На меня претендовали папины знакомые - многоопытные и многопьющие люди, но в тот момент мне не светило стать свободным. Проклятая система - свод правил и уложений поведения одних людей, по отношению к другим - бездушная машина из титановых шестеренок, бумаг и канцелярского клея - она взяла меня под свое свинцовое крыло.

Я был отправлен в муниципальный приют - интернат для бездомных детей. Один из многих, я лежал там в стальной, хромированной кроватке с инвентарным номером и смотрел в потолок, по которому в любое время года ползали жирные, откормленные мухи.

Это была младшая группа, но порядки там были куда более жесткие, нежели в старшей. Я хорошо помню это время - школа жизни началась для меня там, среди серых стен и заунывных воплей соседей.

В шесть следовал подъем. Нам всем очень хотелось спать, но включался огромный алюминиевый репродуктор на стене и он работал так оглушительно, что напрочь заглушал наши вопли. Как правило, ставили что-то оптимистическое, но искаженная картонным динамиком музыка превращалась в раздирающий уши рев. Именно с тех пор я страдаю некоторой тугоухостью и тугодумием, а также ненавижу песню: "солнечный круг - небо вокруг" с которой начиналось почти каждое наше утро.

В определенное время нас кормили из одинаковых стеклянных бутылочек с выписанными краской инвентарными номерами разведенной перловой кашей, в которую для густоты добавляли крахмал. В середине дня нас выводили в туалет.