Действующие лица и исполнители. Повести

- Я должна уехать электричкой, которая в семнадцать ноль-ноль, - сказала Наташа.

«Должна уехать…» Даже не сказала, что «м ы должны».

«Волнуется за свою маму», - подумал я. И вот удивительно: в ту минуту я позавидовал ее маме, хоть у нее было очень больное сердце, а у меня сердце было абсолютно здоровое, и, если как следует рассудить, ее мама должна была бы завидовать мне. Но я не подчинялся рассудку!

- Племянник Григорий шутит, - сказал я Наташе. - Неужели ты не видишь, что он пошутил?..

- Тогда пусть откроет, - сказала Наташа. Ее желание было для меня законом!

Но для Племянника оно законом не было.

- Откройте, пожалуйста, - попросил я его.

- Это ты, парнек? - послышалось из-за двери. - Опять тебе больше всех надо?

Все сидят тихо, будто мать родная не родила… А ты один ерепенишься!

Он тихо и противно засмеялся.

- Откройте сейчас же! - приказал я ему. И посмотрел на Наташу.

Она стояла, опустив голову. Лица ее я не видел, потому что тусклая лампочка, которую зажег Племянник, была где-то далеко, в глубине подземелья.

- Ты же хотел узнать, куда тот Дачник девался? - спросил Племянник. - Вот теперь и узнаешь!

- Что он хочет сказать? - Я толкнул Глеба в плечо.

- Не знаю, - ответил Глеб.

И вдруг мы услышали за дверью шаги: Племянник поднимался наверх. Он уходил, оставляя нас в подземелье. Страшная история началась!

- Остановитесь! - умоляюще воскликнул Покойник. Громкие шаги Племянника были ему ответом. Я снова схватил за плечо Глеба.

- Верни! Задержи!..

- Разве его задержишь?

- Кричи! - шепотом, чтобы не выдать внутреннего волнения, сказал я Глебу. - Ори на всю дачу!

- Не услышит… Он ведь уже наверх… Там ни слова… Дверь-то железная…

Кричи не кричи…

- А ключа у тебя нет?

- Ни у кого… Потеряли… Английский замок: дверь захлопывается - и все…

Открывается с той стороны… Он ведь и на щеколду…

- Погребены? - тихо сказал Покойник. - Живьем?

Я вспомнил про Аиду и Радамеса, которых замуровали живьем. И снова взглянул на Наташу. Кай мне хотелось, чтобы и она мысленно сравнила нашу судьбу с их судьбой! Но она думала только об электричке. Это мне было ясно. Да и можно ли было сравнивать? Ведь Аиду и Радамеса замуровали вдвоем, а нас было целых шесть человек.

- О, не печалься! - сказал я Наташе. - Я выведу вас отсюда. Вы снова увидите солнце!

Она взглянула на меня с легким испугом. И тогда я добавил:

- Все будет в порядке!

Мне так хотелось, чтоб опасность сблизила нас. Но Наташа никак не сближалась: она думала об электричке.

- Я должна быть дома не позже шести.

- И будешь!

Я огляделся…

Тусклая лампочка мрачно выхватывала из темноты отдельные предметы. Она выхватила таинственный круглый стол, который раньше, в дни своей молодости, я думаю, назывался садовым и стоял где-нибудь в беседке. У стола было три ноги, и он угрюмо кренился на ту сторону, где когда-то была четвертая.

Лампочка выхватила из темноты и таинственный стул, у которого тоже было всего три ноги, чтобы столу было не так уж обидно. Непонятная, жестокая сила зло разбросала по земле странные ящики… К одной из стен загадочно прислонился кусок фанеры, с которого на нас всех угрожающе глядели одни лишь зловещие слова: «Опасно! Не подходить!» И чуть пониже свирепо чернели на фанерном листе череп и кости.

Проходя мимо фанеры, Наташа случайно коснулась ее, и на пальто остался черный след краски, которая, видно, никогда не высыхала в этой могильной сырости.

- Осторожно! Не подходите! - крикнул Глеб.

Все вздрогнули и подавленно замолчали. Даже не очень опытный глаз мог безошибочно определить, что настроение у всех было ужасное.

Я для вида пошептался с Глебом и громко, весело объявил:

- Вот Глеб говорит, что племянник Григорий часто так шутит: сначала эапрет, а потом отопрет.

- И через сколько же времени он отпирает? - спросил Покойник.

- Через час. Максимум через два! - бодро сообщил я. - А пока давайте осмотрим окрестности. Познакомимся с достопримечательностями этого подземелья… Чтобы потом, когда мы выйдем наверх, было что рассказать!

- А мы выйдем? - спросил Покойник.

- А мы их увидим?

- Конечно! Когда мы увидим родных и близких, они спросят нас…

Лампочка все время выхватывала из темноты лицо Наташи Кулагиной. Вернее сказать, я то и дело смотрел на Наташу.

- Кого ты больше всех любишь? - внезапно спросила она. «Тебя!» - хотел я ответить. Но она бы мне не поверила, потому что это была неправда. Больше всех я все-таки любил маму и папу. Потом Костю… А потом уж ее. Не мог же я это сказать!

- Кого ты больше всех любишь? - повторила она.

- Вообще… или у нас в классе? - Скажи еще: в нашем звене!

- А ты кого?

- Маму.

- Я тоже маму и папу.

- Нет, я не маму и папу, а именно - маму. Я могу за нее умереть. А ты можешь за кого-нибудь умереть?

«Могу! За тебя!» - рвался вперед мой язык. Но что-то ему мешало.

- Можешь? За маму?..

- Я как-то не думал…

- И правильно делал: самое страшное для матери - пережить детей своих…

- Эту мысль ты должна записать!

- Какая же это мысль! Это истина. Вот и все… Поэтому я должна уехать на электричке в семнадцать ноль-ноль!

- Так и будет! Я тебе обещаю!..