Декабрь без Рождества

— Эх, кофею-то я, как раз и не пил сегодня… Прислуга носится, как очумелая, оно и понятно, а все ж пойду, попробую добыть хоть что-нибудь посытнее сухой булки…

Гремушин скрылся в дверях.

Сабуров первый взглянул в глаза Роскофу. Взор Романа Кирилловича был пронзительно ясен.

— Догадался, что ли, Платошка?

— А ты как думаешь?

— Догадался, вижу. Ну и что, друг-племянник, осуждаешь?

Несколько мгновений Платон Филиппович молчал, потупив взгляд. Когда же он поднял наконец глаза, бледное лицо его казалось умиротворенным.

— В другое время и в другом месте — осудил бы, Роман, ты это знаешь. Но не теперь, нет, не теперь.

— Ну и проскакали на вороных. — Роман Кириллович замолчал в свой черед. Прежде чем он заговорил вновь, Платон каким-то внутренним чувством угадал, что о Гремушине уже полностью забыто. — Знал бы ты, как я сейчас молю Бога о том, чтоб Великий Князь не затеял присяги Константину.

Книга вторая НИКОЛАЙ

Глава I

Монастырь нарядился с утра сияющим снегом. Все неприглядное, унылое и осеннее в несколько часов убедилось, укрылось от глаза. И Егор, и Сережа, и Соломония, как обыкновенно бывает у детворы, словно опьянели от радости, выбежали на двор полуодетыми, кинулись лепить снежки. За буйной баталией только они и не успели приметить, что в обители не все ладно.

— Мать Наталия, ну куда, куда она могла уехать, отчего без меня?! — со слезами в голосе допытывалась Луша. — Виданное ли дело, чтоб игуменья одна путешествовала?

Пожилая монахиня только вздыхала, потерянно бродя по келье в бесшумных своих войлочных туфлях. Все молчаливо свидетельствовало о том, что мать Евдоксия вознамерилась обойтись без помощи не только своих, но и наемных провожатых. Не взята даже дорожная серебряная посуда с охотничьими сценками, из богатого собранья щеток для волос недостает лишь одной. Все притирания и бальзамы остались на туалетном столике — в ряду склянок недоставало только пузатого зеленого пузырька с тинктурою эфедры. (В последние годы игуменья придумала не заваривать необходимое ей для дыхания растение водой, а настаивать на водке, чтоб всегда иметь под рукою.)

— Хоть, слава Богу, кузьмичёву траву не забыла… А пастилок от кашля не взяла! И мазь на змеином яде, все как есть оставила!

Особенно огорчало мать Наталию то, что игуменья не разбудила ее, когда затемно собиралась — верно как раз затем, чтоб забота келейницы не навязала ей ничего лишнего.

Половинка почтового листка с краткими распоряжениями, а попрощалась только с матерью Наталией да с привратницей! Особенно не понравилась келейнице эта необычная стремительность в движениях, это помолодевшее вдруг лицо… Да что она затеяла, ох, ведь затеяла же…

— Приказывает никому стен не покидать, покуда не воротится, — Луша разглядывала письмо, словно искала на бумаге водяные знаки. — С припасом пропускать только знакомых поставщиков… Господи, уж хоть бы Роман Кириллович здесь был, он бы разобрался!

Досадное виденье — суровое лицо Сабурова на мгновение предстало перед внутренним взором девушки. Всех в профиль чеканят, а этого хоть в анфас в металле выбивай, каждая черта как у статуи… Ох, да дался ей этот раскрасавец, да еще в эдакую минуту! А ведь в чем-то был он прав в том разговоре: никто не повинен, каким родился на свет, главное — чему и кому служит… Пустое! Надобно догнать Матушку!

— Мать Наталия, а куда она поехала, неужто не сказала?

— Ты, Лукерья, что задумала?

— Да ничего я не задумывала! Просто спросила.

— Просто спросила она, поди ж ты, — уставшая от волнений, мать Наталья наконец присела. — Ты, девица, не забыла часом, что такое послушание?

— А я еще покуда мирская!

— Не шути с этим, — лицо монахини сделалось строго. — Самое знаешь, воля игуменьи для всех для нас закон. Хоть десять раз она здоровьем не крепка, а решила ехать одна, стало быть, и будем здесь дожидаться.

— Да уж, Лукерья, хоть ты тут не пыли, — Ольга Евгеньевна, наблюдавшая из окна кельи за детворой, недовольно обернулась. — Не видишь, даже родная дочь вдогонку не кидается.

Все пять — келейница, воспитанница, дочь и невестка никак не могли покинуть игуменьиных покоев, словно секрет ее неожиданного отъезда лежал где-то среди флаконов и щеток — только поищи хорошенько.

— А что ж теперь, только болтаемся тут без толку, как сироты потерянные, — надулась Луша.

— И то правда, — Ольга Евгеньевна вздохнула.

А мать Евдоксия уж давно тряслась в это время в почтовом дилижансе, с каждою верстой все больше чувствуя себя Еленой Роскофой.

Доводилось ли Елене Роскофой когда-либо пользоваться такой неудобною колымагой? Ах, ну да, в Бретани же. Вот вопрос — французская была все таки получше, либо просто молодости все нипочем? Верней — второе, пожалуй.

Елена улыбнулась, берясь за четки. Молитва шла неровно, как плохая кудель. Отогнав праздные мысли, мать Евдоксия сосредоточилась. Правило все же было прочитано.