Декабристки. Тысячи верст до любви

Целую минуту они обнимались, пытались встать друг перед другом на колени и одновременно помочь друг другу выпрямиться. Женщина пыталась целовать и руки узника, и кандалы, в которые он был закован, а он, несмотря на то что она была совсем рядом с ним и вцепилась в него обеими руками, все равно смотрел на нее с недоверием. Но долго обниматься им не дали, охранники оттащили плачущую женщину от заключенного и вытолкали ее прочь из забоя, после чего все снова вернулись к работе, словно ничего и не произошло. Даже тот узник, к которому подбежала неожиданная «гостья» каторги, продолжал долбить стену забоя, как раньше, избегая смотреть в глаза своим товарищам по несчастью и старательно напуская на себя равнодушный вид. Вскоре каторжникам начало казаться, что никакой женщины и никаких страстных объятий среди обломков руды и пустой породы не было вообще, что каждому из них все это просто померещилось от сильной усталости. Во всяком случае, никто из видевших женщину не стал обсуждать случившееся с остальными: все доработали до конца смены молча, как будто в тот день вообще не произошло ничего интересного. И даже вечером, за скудным ужином, все старательно избегали этого предмета и лишь изредка украдкой поглядывали на склонившегося над своей тарелкой человека, к которому прибегала та женщина, – на бывшего генерал-майора Сергея Григорьевича Волконского.

А потом была долгая зимняя ночь, от холода которой не спасали старые, потрепанные и местами неровно зашитые одеяла. Как всегда, несмотря на усталость, ссыльные сначала долго не могли заснуть, а потом мучительно заставляли себя открыть глаза и встать под крики будивших их надзирателей. Все шло как раньше, ничего как будто бы не изменилось в их жизни: они снова скудно поели, снова вышли на работу, и никто посторонний больше не отвлекал их от добычи руды.

И все же кое-какие перемены в жизни каторжников наступили. Это стало заметно после окончания рабочего дня, когда их выпустили на очередную прогулку. И Сергей Волконский, и все остальные несостоявшиеся цареубийцы, для которых отдых во дворе был самым тяжелым наказанием, впервые за все время пребывания в остроге шли гулять со спокойными, а порой даже с чуть заметно улыбающимися лицами. Некоторые о чем-то переговаривались вполголоса, некоторые поднимали головы и смотрели в ясное небо, и их заросшие густыми бородами лица казались почти довольными жизнью. Они словно ждали, что во время прогулки во двор тоже прорвется кто-нибудь из их близких, из тех людей, которых они считали навсегда оставшимися в их прошлой жизни. Правда, ни в тот день, ни в последующие в острог и в забой никто так и не пришел, но перемена в настроении бывших бунтовщиков все-таки случилась. В их глазах появилась надежда на что-то хорошее, надежда, которой раньше не было.

А спустя еще несколько недель на каторге начались перемены. Сначала Сергею Волконскому разрешили встретиться с приехавшей к нему женой: первая встреча длилась всего несколько минут, после чего его отвели обратно в острог, но за этим свиданием последовали новые, уже более длительные. А спустя еще месяц «старожилы» каторги заметили, что время от времени из острога отлучаются и другие сосланные туда за попытку восстания заключенные. Первыми в этом были замечены Никита Муравьев и Иван Анненков, а потом пропадать неизвестно куда стали еще и Михаил Нарышкин и Сергей Трубецкой. Правда, последний однажды проговорился, что ему просто разрешили читать письма кого-то из близких и отвечать на них. Остальные же долгое время не рассказывали, куда их вызывают из острога, и лишь по счастливым лицам, с которыми они каждый раз уходили и возвращались, другие каторжники догадывались, что к ним тоже приехал кто-то из родных.

А еще через некоторое время, ближе к весне, по острогу прошел слух, что участники восстания болтают со своими женами и подругами даже во время прогулок. Самые любопытные каторжники поспешили это проверить и обнаружили, что слухи верны. В одном из дальних углов двора в заборе была небольшая, но все же достаточно широкая щель, и время от времени возле нее останавливался кто-нибудь из тех, у кого уже бывали и официальные свидания с близкими. При этом несколько его бывших соратников держались поблизости и следили за тем, чтобы на него не обратили внимания солдаты-надзиратели. А спустя несколько минут прятавшийся в углу человек уступал место одному из них. Ссыльные рассказывали о себе и расспрашивали жен о том, как им живется в Чите, слушали их жалобы на грубое обращение охраны острога и сочувствовали им, призывали их быть мужественными, просили у них прощения… А еще – просили жен писать письма их родственникам и рассказывать им о жизни на каторге, что было еще более серьезным нарушением правил, так как переписываться с живущими на свободе людьми заключенным было запрещено. Однако этой хитрости тоже никто не мешал, несмотря на то что на почте все письма жен ссыльных должны были просматриваться.