Декабристы-естествоиспытатели

Убедившись, что казенное место в Астрахани получить не удастся, Штейнгель возвратился в Москву. Он намеревался посвятить себя воспитанию юношества и открыть пансион при Московском университете. В брошюре "Частное заведение для образования юношества" Штейнгель изложил программу пансиона, обучение в котором должно было продолжаться 6 лет. Но и этому не суждено было осуществиться. В это время от поставщика армии В. В. Варгина он получил предложение заняться его делами на очень выгодных условиях. Обремененный большим семейством, Штейнгель дал согласие. "Я,- писал он затем следственному комитету,- как и всякий человек, знал себе цену, чувствовал своп способности, чувствовал, что мог бы быть полезен для Отечества и для службы в особенности; но я видел себя униженным, заброшенным без всякой существенной вины..."

Узнав о торговле людьми, Штейнгель послал Александру I записку "О легкой возможности уничтожить существующий в России торг людьми". Он осуждал царя "от всей просвещенной Европы за постыдную перепродажу людей", которая не может "по всей справедливости почитаться законною"1. Далее он предлагал целый ряд мер по пресечению этого зла, и, главное, по словам декабриста, "имя человека в России избавится от конечного посрамления". Записка была оставлена без внимания.

1 (Штейнгель Владимир. О легкой возможности уничтожить существующий в России торг людьми // Декабристы: Поэзия, драматургия, проза, публицистика, лит. критика/Сост. В. Орлов. М.; Л.: Гослитиздат, 1951. Ч. 2. С. 483.)

"Я писал в 1823 году,- отмечал Штейнгель в тюремном дневнике 1 октября 1833 г. в Петровском заводе,- о возможности уничтожить в нашем Отечестве гнусную продажу людей, не негров - россиян. Я мог ошибаться в средствах, кои мне казались легкими, безобидными для владельцев, справедливыми во всех отношениях. Другие это бы исправили, развили бы идею до возможности исполнения... Я писал, говорю, к самому царю, сколько мог убедительно, за вопиющее человечество и за честь России, но моя бумага с надписанием монаршим: "читал" - поступила в канцелярию графа Аракчеева, как в Лету. Кто знает о ней и будет ли когда-либо кто знать?"1

1 (Штейнгель В. И. Отрывок из тюремного дневника // Сибирь. 1926. № 2. С. 11.)

Записка Штейнгеля, однако, сохранилась. Она была обнаружена в делах императорской канцелярии и в конце прошлого века увидела свет. Потом неоднократно приводилась в советских изданиях.

Летом 1823 г. Штейнгель приехал в Петербург. Здесь в книжной лавке Оленина он впервые встретился с Кондратием Федоровичем Рылеевым. Оказалось, что Рылеев давно ищет возможности познакомиться с ним.

"После первых взаимных приветствий,- вспоминал Штейнгель,- я сказал ему, что мне было интересно узнать Вас, это не должно Вас удивлять, но, чем я мог Вас интересовать, отгадать не могу. "Очень просто, я пишу Войнаровского, сцена близ Якутска, а как Вы были там, то мне хотелось попросить Вас послушать то место поэмы и сказать, пет ли погрешностей против местности".

Я отвечал с удовольствием, и тотчас же Рылеев пригласил к себе на вечер и совершенно обворожил меня собою, так что мы расстались друзьями"1.

1 (Записки В. И. Штейнгеля. С. 205.)

В 1824 г. Штейнгель снова приехал в Петербург и остановился у И. В. Прокофьева, директора Российско-Американской компании, правителем дел которой оказался Рылеев. Штейнгель и Рылеев в этот приезд еще более сблизились. Рылеев рассказал Штейнгелю о существовании тайного общества и предложил стать его членом. Рылеев передал со Штейнгелем письмо Ивану Ивановичу Пущину, который ввел Штейнгеля в курс дела, подчеркнув при этом, что одной из целей общества являются действия "против злоупотребления и невежества". Одновременно он познакомил Штейнгеля с проектом конституции, составленным Северным обществом (точнее, Н. М. Муравьевым).

Вступить в тайное общество Штейнгеля побудило знакомство с многими сторонами жизни России, что позволило ему "приглядеться ко всему, что мешает благосостоянию народному". Декабрист писал в своих показаниях: "Не быв от природы холодным эгоистом в не считая любовь к Отечеству простым идеалом, пригодным на случай надобности, я раздражался и скорбел сердцем от всего, что видел и слышал, а потому сознаюсь перед комитетом, перед царем, перед целым светом, как пред богом, что не мог не прилепиться мыслью к изящности такого правления, которое бы обеспечивало личную безопасность и достояние равно последнего гражданина, как и сильного вельможи, а с тем вместе само в себе заключало бы гарантию незыблемости государственных постановлений"1.

1 (Восстание декабристов. Т. 14. С. 156.)