Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров

В.О. Ключевский со свойственной ему точностью подметил: «…этот тип (прогрессиста. – Л.Л.) …стоит перед нами в неугомонной и говорливой, вечно негодующей и непобедимо бодрой, но при этом неустанно мыслящей фигуре Чацкого». Тут все прямо в точку, особенно «мыслящий», «говорливый» и «бодрый». Следует лишь отметить, что говорливость являлась для прогрессистов формой, пусть и своеобразной, их оппозиции, т. е. все-таки действия. Причем эта разговорчивость носила нарочито резкий, прямой характер, казавшийся, с общепринятой точки зрения, не совсем приличным, а то и опасным. Однако в «своем» кругу именно такое поведение считалось «спартанским» или «римским», т. е. соответствующим передовым взглядам. Иными словами, романтизм, с одной стороны, раскрепощал личность, позволял ей думать, чувствовать и действовать достаточно свободно. С другой – оказывалось, что речь у романтиков шла не столько о живом, реальном человеке, сколько об идеальном образе, из жестких границ которого прогрессисты не имели права выходить. Подобное мироощущение позволяло не интересоваться сословной или бюрократической иерархичностью. Единственно важной делалась оценка людских поступков с точки зрения гражданственности и морали.

Подобное поведение неизбежно отдавало театральщиной. Не будем, однако, забывать, что, во-первых, игра масок вообще была характерна для людей первой четверти XIX в. Во-вторых, местом выступления прогрессистов была все-таки не сцена, а гражданская трибуна, и в-третьих, по принятым романтиками понятиям, они рассчитывали не столько на реакцию увязших в скучной повседневности современников, сколько на суд потомков, т. е. истории, и ничуть не меньше. Насаждая культ дружбы, даже экзальтированного братства, прогрессисты не умели жить в состоянии душевной раздвоенности, когда со «своими» человек был совершенно откровенен, а с «чужими» заковывался в броню светских приличий. Иными словами, как писал Ю.М. Лотман: «Для того, чтобы понять декабризм, необходимо вновь превратить формулы в поведение, увидеть жест, услышать интонацию. Слова сохранились – исчезла атмосфера. Но смысл слов будет нам до конца ясен лишь в том случае, если возродить атмосферу».

С точки зрения человека начала XXI в. все это очень сложно, да и нужно ли вникать в игру актеров-романтиков? Но давайте вспомним, как часто кажутся смешными, несовременными или ультрасовременными для умудренных и отягощенных собственным опытом взрослых молодые люди любой эпохи. Их позы и маски – это и эпатаж «правильных» старших, и протест против устоявшейся скучной обыденности, и поиск своего места, своей модели поведения в сложном и несовершенном мире. В общем, если говорить коротко – все это необходимые муки самоопределения нового поколения граждан. Потом позы и маски забываются, и из странной, многократно критиковавшейся молодежи вырастают интересные государственные и общественные деятели, звезды искусства, науки, литературы. Оказывается, что поиски юности – вещь необходимая, но отнюдь не единственно определяющая суть выросшего, взрослого человека.

Декабризм же был молодостью российского общественного движения, той порой, когда особенно важно и суровое отрицание опыта старших, и заграничные веяния, и не поддающаяся рациональному объяснению мода, влекущая глубина мысли, и вызывающая позже смех, но такая своя, такая дорогая сию минуту поза. Что же касается черт характера дворянских революционеров, то их как раз отличала редкая простота в общении, готовность прийти на помощь нуждающимся в ней, вызывающая скромность в быту – все это и называется настоящим, а не показным демократизмом.

Кстати, это признавали и их идейные оппоненты, многие из которых были связаны с декабристами родственными и приятельскими узами. До поры столь удивительные для нас узы и связи, такая разница во взглядах близких людей никому не мешали и не казались странными. Наоборот, они придавали некую остроту и, если хотите, пикантность российской общественной жизни.

В человеческой истории довольно часто важные явления и события начинаются с вещей внешне незначительных, а то и вовсе малозаметных. Одним из первых симптомов общественного пробуждения в России стало изменение форм приятельских отношений. Возникавшие в начале XIX в. кружки, салоны, артели, литературные общества (в первую очередь «Арзамас») противопоставляли себя сословно-феодальному неравенству, чиновной иерархии, приучали своих членов и участников заседаний к новому типу отношений между людьми. За отсутствием свободных журнальных, университетских, адвокатских и иных кафедр, эти кружки и общества являлись, безусловно, и общественно значимым явлением. Дело заключалось в том, что благодаря им рождалась и крепла чуждая традиционному мышлению идея о том, что личные привязанности и симпатии людей выше, важнее родовитости и служебного положения приятелей и знакомых.