Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров

Популизм (а значит, и народничество) был призван амортизировать, облегчить для широких масс тяжесть пугающей новизны. В этих условиях многое зависело как от конкретных исторических условий, так и от того, насколько ответственно, с пониманием ситуации подойдут лидеры популизма к решению выдвинутых историей задач. Русское же народничество, являясь частью мирового общественно-политического движения, имело достаточно яркий национальный колорит. Во многом, на мой взгляд, данный колорит объясняется тем, что народничество в период своего зарождения и развития опиралось на нигилизм. Если пока совсем коротко, то суть нигилизма заключалась в том, что критика радикалами всего и вся в 1850-х – начале 1860-х гг. заставила мальчиков середины 1860-х – начала 1880-х гг. стыдиться и ненавидеть самодержавие так же, как десятилетием ранее их отцы и старшие братья стыдились и ненавидели крепостничество во всех его проявлениях.

Народничество расцвело в России в один из самых переломных моментов ее дореволюционного существования. 1860—1870-е гг. разворачивались под грохот и рокот великих реформ и под клики, то радостные, то протестующие, вызванные этими реформами. Причем сами преобразования 1860—1870-х гг. совершенно по-разному воспринимались властью, образованным обществом и народными массами. По мнению властей, наступало время устроения жизни всех слоев населения на новых основаниях, определенных свершавшимися преобразованиями. Что же это были за основания? На этот вопрос четко и внятно не могли, судя по всему, ответить ни Зимний дворец, ни правительство, ни общество. Не подлежало сомнению лишь одно – старый фундамент, если хотите, скелет империи был разрушен бесповоротно.

Ведь до 1861 г. буквально все сферы жизнедеятельности Российского государства: экономика, социальные отношения, государственное управление, культура – зиждились на крепостном праве. На смену этим по-варварски прочным, но отжившим свой век скрепам пришло нечто, ничем не напоминавшее точно распланированный и всесторонне рассчитанный проект. Его заменяла всего лишь надежда на то, что освобожденная энергия крестьян, предпринимателей – промышленников и торговцев, а также дворянства, вынужденного отныне заботиться о своем благополучии в новых условиях, придаст стране мощное ускорение. На бумаге, а также в умах государственных мужей все выглядело пусть и не слишком внятно, но достаточно логично и даже порой лучезарно.

На деле же… Образованное общество, отстраненное правительством и от разработки реформ, и от проведения их в жизнь, чем дальше, тем больше относилось к ним как к очередной «затейке» очередных «верховников». Энтузиазм, с которым общество встретило весть о начале преобразований, угасал на глазах и к середине 1860-х гг. от него уже мало что оставалось. Большинство же россиян проведение серьезных, поистине структурных реформ застало врасплох и привело в замешательство, чем не преминула воспользоваться оппозиция разных политических оттенков. Тем более что вопрос о границах, пределах реформ оставался открытым (официально их окончания никто не декларировал).

В теоретическом плане надежды власти на общее успокоение и занятие устроением жизни на новый лад казались вполне обоснованными. Однако маховик структурных преобразований, пусть и в меньшей степени, чем колесо революций, всегда делает несколько никем заранее не просчитанных оборотов, заставляя власть, общество, страну в целом выйти за рамки, очерченные реформаторами. Короче, когда в Зимнем дворце сочли, что все самое трудное осталось позади, так называемая передовая, политически гиперактивная часть общества, в виде ее радикального крыла, была уверена, что все только начинается. Вернее, должно начаться, и совсем не по лекалам реформаторов от правительства.

Многие из важнейших для нашей темы вопросов в свое время были блестяще исследованы авторами знаменитого сборника публицистических статей «Вехи». Они не без успеха, хотя и несколько односторонне, попытались проанализировать роль и значение радикальной интеллигенции в годы первой русской революции 1905–1907 гг., показать определенную преемственность различных поколений революционеров, их, так сказать, родовые черты.

Один из авторов «Вех», С.Н. Булгаков, полагал, что: «Известная неотмирность, эсхатологическая мечта о Граде Божьем, грядущем царстве правды (под различными социалистическими псевдонимами) и затем стремление к спасению человечества – если не от греха, то от страданий и составляют… неизменные и отличительные особенности русской интеллигенции». Причиной всего этого, по его мнению, была и доля наследственного барства, смотревшего на остальных сограждан свысока, и свойственная русскому барину доза некультурности, вернее, верхоглядства, и непривычка к упорному, дисциплинированному труду, презрение к размеренному укладу жизни, и бессознательное отвращение к духовному мещанству с его пошлым самодовольством.