Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.

В сочинениях Фонвизина выделяется еще один очень важный для него пласт религиозных идей. Религии декабрист отводит значительную роль в социальном переустройстве общества. Христианская церковь, особенно первых веков ее существования, по Фонвизину, являлась своего рода социалистической общиной – «святым коммунизмом»[800]. В этом смысле христианизация европейской жизни могла сыграть роль той же прививки, что и община против «заражения» общества социалистическими утопиями. Однако Фонвизин прекрасно понимает невозможность повсеместного распространения «святого коммунизма», на который «способны только избранные, облагодатствованные души или отрекшиеся от мира отшельники, заключавшиеся от мира в монастырских стенах, а не целый народ». Различие между «христианином иерусалимской церкви и нынешним коммунистом» Фонвизин выразил остроумным замечанием, принадлежащим харьковскому архиерею Иннокентию: «Первый говорил брату: все мое – твое, а коммунист: все твое – мое»[801].

Однако надежд на то, что современная ему церковь способна совершить христианский переворот, у Фонвизина не было: «У нас перед глазами не пастырь, а волк в пастырской одежде»[802]. Ограниченности существующих конфессий, будь то католичество или православие, их неспособности удовлетворять духовные потребности людей Фонвизин противопоставлял мистическую идею «высшей невидимой, внутренней церкви, состоящей в прямом общении с церковью небесной». В этом отношении он наделялся на секты с их ограниченным кругом приверженцев и высокими нравственными требованиями. «И в наше время, – пишет он, – существует благоустроенный коммунизм в известном религиозном обществе моравских братьев, или генгуторов, которых колонии находятся в разных странах старого и Нового света»[803].

Католицизм и православие представляются ему двумя ошибочными путями. Впрочем, это касается не только религиозной сферы, но и вообще европейского и русского путей развития, взятых в их целостности. Прогрессивный в политическом отношении Запад испытает серьезные трудности в социальной сфере. Отсталая в политическом развитии Россия имеет условия для будущего нормального социального развития. Религия представляется Фонвизину своего рода благотворным синтезом, соединяющим в себе социальные и политические вопросы. Когда идеи социализма и коммунизма перестанут быть орудием политических махинаций, и сами политические системы исчезнут, и «не будет ни монархий неограниченных, ни конституционных и т. д., а царствовать будет один Бог: будет истинная феократия, которой прообразованием была израильская и первенствующая церковь, тогда церковь и человеческое общество будет одно»[804].

Таким образом, идеал Фонвизин видит не в политических или социальных преобразованиях самих по себе, а в их соотнесенности с распространением «духа Христова». «Царствие Божее настало в некоторых душах, а не мире, а оно должно настать по обетованию, и мы по завету самого Спасителя должны молиться: да придет оно как на небеси, так и на земли»[805].

В отличие от Лунина, который своими сибирскими сочинениям лишь дразнил правительство, или Н. И. Тургенева, который стремился оправдаться, Фонвизину важнее было нащупать точки соприкосновения между собственными взглядами и политикой Николая I. С момента поселения в Тобольске он не терял надежды на возвращение в Европейскую Россию и готов был даже отправиться на Кавказ. Однако, несмотря на многочисленные обращения его родственников к царю и даже покровительство Тобольского генерал-губернатора П. Д. Горчакова, в положении ссыльного декабриста никаких изменений не происходило. Только в 1853 г. ему было разрешено вернуться домой и жить под надзором в поместье Марьино. Возвращение на родину было безрадостным. К этому времени умерли оба сына, остававшиеся в России на воспитании брата, Ивана Александровича. Сам приезд в Москву был омрачен смертью брата, фактически выхлопотавшего Фонвизину высочайшее прощение. В Марьино вернувшемуся Фонвизину было суждено прожить всего одиннадцать месяцев. Он скончался 30 апреля 1854 г.

Глава девятая «Русь, как азиятский и поднесь обломок, стоит отдельно, уединенно от Европы»