Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.

Таким образом, история любви Париса и Елены воспринимается через горациановскую оду как всепоглощающая страсть, заставляющая забыть государственный долг, интересы своего отечества и т. д. Сведенные к этой общей схеме стихи Горация легко передаются языком французской антологической поэзии. Барятинского интересует не дух античности, а представления о ней салонной культуры XVIII в. В этом смысле он идет как раз тем путем, который отверг Н. И. Гнедич в предисловии к своему переводу «Илиады»: «Надобно подлинник приноравливать к стране и веку, в котором пишут: adopter (l’original) au pays et au sciècle où l’on écrit. Так некогда думали во Франции, в Англии; так еще многие не перестали думать в России; у нас еще господствуют те односторонние литературные представления, которые достались нам в наследство от покойных аббатов»[1011].

Однако критерии, с которыми Гнедич подходил к воспроизведению античности, вряд ли справедливо было бы прилагать к Барятинскому. Слишком разные задачи они перед собой ставят. Гнедич занят серьезными поисками путей соединения национальной и античной культур, в то время как Барятинский творит в мире уже сложившихся культурных представлений, где царят образцы, правила и вкус. Стоящую перед ним задачу вообще вряд ли можно считать чисто литературной. Поэзия для него лишь язык общения внутри светского салона, то, что В. К. Кюхельбекер презрительно назовет petit jargon de coterie[1012].

Внимание историка декабризма в сборнике Барятинского привлекают прежде всего послания к членам тайного общества В. П. Ивашеву и П. И. Пестелю. Преодолевая условности поэтического языка, Барятинский дает любопытные психологические характеристики своих друзей-декабристов и раскрывает неизвестные из других источников грани их личностей и сферу культурных интересов.

Василий Петрович Ивашев – одна из самых обаятельных личностей в декабристском движении. Сын суворовского генерала П. Н. Ивашева, оставившего интересные воспоминания о великом полководце[1013], и внук первого Симбирского гражданского губернатора А. В. Толстого, В. П. Ивашев с детства был погружен в высокий мир домашней культуры провинциального дворянства. Его первоначальное воспитание включало в себя уроки французского гувернера Динанкура, отцовские рассказы о славе русского оружия, музыкальные вечера, семейные прогулки и т. д. Все это было согрето теплом домашнего очага и родственных чувств. Богатство, знатность, быстрая военная карьера открывали перед Ивашевым самые блестящие перспективы. А если к этому добавить, что он был красавец-кавалергард и всеобщий любимец, то портрет баловня судьбы будет завершен[1014].

В тайное общество Ивашева привели не столько политические убеждения, сколько благородство характера и чувство товарищества. Как и Барятинского, культура его интересовала больше, чем политика. Ивашев был разносторонне одаренным человеком. Он прекрасно рисовал и даже был неофициальным учеником президента Академии художеств А. Н. Оленина[1015]. Музыке Ивашев учился у знаменитого в то время музыканта Фильда, который гордился своим учеником[1016]. Кроме того, Ивашев был поэт и переводчик. Его литературное наследие почти не сохранилось[1017], тем более ценным представляется его творческий портрет, созданный в послании Барятинского.

Послание начинается с обращения автора к Ивашеву:

Aimable fainéant, déserteur du Permesse[1018]

.

Создается традиционный для легкой поэзии образ талантливого поэта-ленивца, который, видимо, являлся элементом творческого поведения самого Ивашева[1019]. Лень Ивашева в данном случае проявляется в том, что он чтение предпочитает творчеству:

La lecture a, sans doute, un charme consolant
Mais doit-elle en marâtre enchaîner le talent.
On diroit, à te voir, à tes livres fidèle,
Que ta verve est éteinte et ton piano rebelle[1020]

.