Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.

Обе пары Давыдовых были противоположны друг другу. В. П. Горчаков вспоминал: «Судя по наружности и приемам, эти два брата Давыдовы ничего не имели между собой общего: Александр Львович отличался изысканностью маркиза, Василий щеголял каким-то особым приемом простолюдина»[1105]. Столь же противоположны были и их жены. Жена Василия Львовича Александра Ивановна Потапова (Давыдовой она станет лишь на шестом году их совместной жизни) была дочерью губернского секретаря и изначально была далека от того салонно-аристократической духа, который пропитывал собой каменскую жизнь. И если Аглая вносила в этот мир атмосферу адюльтера, то Александра Ивановна создавала домашний уют, пропитанный духом семейственности. Еще до Сибири она родила мужу шестерых детей, которых позже оставит с чувством глубокой материнской жалости и последует за мужем в Сибирь, где родит ему еще семерых. Она проживет 92 года и долго будет хранить в памяти и передавать окружающим тепло каменского быта начала 1820-х гг. Декабристы Н. И. Лорер и А. Е. Розен оставили об А. И. Давыдовой сходные воспоминания. Первый писал о ней как о «женщине, отличавшейся своим умом и ангельским сердцем», а второй отмечал «необыкновенную кротость нрава, всегда ровное расположение духа и смирение»[1106]. Неизгладимое впечатление А. И. Давыдова произвела на П. И. Чайковского, увидевшего в ней «одно из тех редких проявлений человеческого совершенства, которое с лихвой вознаграждает за многие разочарования, которые приходится испытывать в столкновении с людьми»[1107]

Любопытно проследить, как скрещивались культурные языки в каменской атмосфере. Денис Давыдов, еще до войны 1812 года отдавший дань восхищения Аглае, одно из посвященных ей стихотворений написал размером, заимствованным у Н. М. Карамзина, который тот специально изобрел для поэмы «Илья Муромец», писавшейся в народно-фольклорном духе. На это Карамзин особо обращал внимание своих читателей: «В рассуждении меры скажу, что она совершенно русская. Почти все наши старинные песни сочинены такими стихами»[1108].

Если б боги милосердия
Были боги справедливости,
Если б ты лишилась прелестей,
Нарушая общения, —
Я бы, может быть, осмелился
Быть невольником преступницы.
Но, Аглая, как идет к тебе
Быть лукавой и обманчивой!
Ты изменишь – и прекраснее!
И уста твои румяные
Еще более румянятся
Новой клятвой, новой выдумкой,
Голос, взор твой привлекательный!
И, богами вдохновенная,
Ты улыбкою небесною
Разрушаешь все намеренья
Разлюбить неразлюбимую!
Сколько пленников скитается,
Сколько презренных терзается
Вкруг обители красавицы!
Мать страшится называть тебя
Сыну, юностью кипящему,
И супруга содрогается,
Если взор супруга верного
Хотя раз, хоть на мгновение
Обратится на волшебницу!..[1109]

Имитация народной речи при обращении к француженке создает ситуацию языковой игры: традиционные мотивы легкой французской поэзии, содержащие в себе жалобы на неверность и непостоянство возлюбленной, выражаются языком русской фольклорно-поэтической традиции. Предельная «литературность» и изысканность содержания передается как бы нелитературными, народными средствами.

Противоположный случай представляет собой стихотворное обращение на французском языке В. Л. Давыдова к А. И. Давыдовой. На первый взгляд, мы имеем дело с ситуацией, исключающей языковую игру. Дело происходит уже не в Каменке, а в Читинском остроге, где Давыдовы встретились после долгой разлуки:

Ô Toi qui seule du bonheur
me fis connaître l’éxistence,
et qui sus changer en jouissance,
et mon éxil et ma douleur;
Ange du Ciel, ma Tendre amie!
que puis-je t’offrir en ce jour?
tout est à toi, mon coeur, ma vie,
je ne la dois qu’a ton amour.
Mais tu le veux – prends mon image
Qu’a tes pieds je mets aujourd’hui
Et dis en regardant l’ouvrage —
Qui sut aimer autant que lui?[1110]