Декабристы рассказывают...

Власти изолировали самих декабристов и хотели всех заставить забыть имена осужденных, изжить их из памяти. Но вот приезжает Александра Григоръевна Муравьева и через тюремную решетку передает Пущину стихи Пушкина. «Воспоминание поэта — товарища Лицея, — писал Иван Пущин через 21 лет после происшедшего, — точно озарило заточение, как он сам говорил, и мне отрадно было быть обязанным Александре Григорьевне за эту утешительную минуту». Стихотворные строки «Во глубине сибирских руд» рассказали декабристам о том, что на родине они не забыты, их помнят, им сочувствуют.

Родные, друзья пишут узникам. Им же запрещено отвечать (право на переписку они получили только с выходом на поселение). В этом сказался все тот же расчет правительства на изоляцию декабристов. Этот замысел разбили женщины.

Родители В. Ивашева до декабря 1821 года практически не имели известий о сыне. «Неизъяснимо горько, мой друг, — пишет Петр Никифорович Ивашев сыну 23 сентября 1821 года, — что никакой нет вести о тебе, беспрестанно просить господ начальствующих давать нам сведений, — страшишься обеспокоить и навлечь на себя, может быть, негодование, — сами не вспоминают о страждущих…»

Елизавета Петровна Нарышкина вернула стариков Ивашевых к жизни, прислав в декабре первое письмо из Читы. В дальнейшем за Василия Ивашева писали и Нарышкина, и Фонвизина, но особенно часто и особенно сердечно — Волконская. «О, сударыня, — писала ей сестра декабриста, — Вам и добрейшей госпоже Нарышкиной обязана я, что сохранила родителей: без ваших писем горе и беспокойство, наверно, сломили бы их…»

Женщины пишут от своего имени, копируя иногда письма самих декабристов, получают для них корреспонденцию и посылки, выписывают газеты и журналы, русские и иностранные. И это было не просто благо для родных и близких заключенных, но и общественное действие, ибо информация о сибирских изгнанниках широко распространялась.

Каждой женщине приходилось писать 10, а то и 20 писем в неделю. Особенно обширный круг корреспондентов был у Волконской и Трубецкой, лично знакомых со многими родственниками каторжан: их «норма» доходила и до 30 писем в почту.