Декабристы рассказывают...

В августе мы поехали в Железноводск. Н. и Одоевский переселились туда же… Жизнь шла мирно в кругу, так для меня близком. Я помню в особенности одну ночь. Н. Одоевский и я, мы пошли в лес, по дорожке к источнику. Деревья по всей дорожке дико сплетаются в крытую аллею. Месяц просвечивал сквозь темную зелень. Ночь была чудесна. Мы сели на скамью, и Одоевский говорил свои стихи. Я слушал, склоня голову. Это был рассказ о видении какого-то светлого женского образа, который перед ним явился в прозрачной мгле и медленно скрылся.

«Долго следил я эфирную поступь…»

Он кончил, а этот стих и его голос все звучали у меня в ушах. Стих остался в памяти; самый образ Одоевского, с его звучным голосом, в поздней тишине леса, мне теперь кажется тоже каким-то видением, возникшим и исчезнувшим в лунном сиянии Кавказской ночи.

В одно утро я получил эстафету, что мой отец при смерти болен. Я тотчас собрался в дорогу… Грустно простился я с моим Н. и на век простился с Мейером и Одоевским…

Я сменил лошадей в Пятигорске. Шарманка играла малороссийскую мелодию. Тройка мчалась изо всех сил. Подкумок шумел у стремнины. Дальше, дальше! Вот и горы стали исчезать за мною — и степь становилась пустынней и пустынней…

И все это исчезло… Мейер умер где-то там же на юге, среди дружного с ним семейства генерала Раевского; он недолго пережил утрату Одоевского, не устоял перед скорбью своего сердца. Исчез и он — тихий мученик за русскую свободу, поэт миру неведомый; бесследно замер его голос, и только — «море Черное шумит, не умолкая»…»

Некоторые из кавказских декабристов сумели дожить до офицерских чинов и, выйдя в отставку, поселяются в деревнях под надзором. Другие, как Одоевский, Александр Бестужев, сложили голову в боях, загублены болезнями.

Те же, кто оставался в Сибири, постепенно осваиваются на новых местах.

«Любезная сестра, — писал в связи с этим М. С. Лунин Екатерине Уваровой. — Мое прозвище изменялось во время тюремного заключения и в ссылке и при каждой перемене становилось длиннее. Теперь меня прозывают в официальных бумагах: государственный преступник, находящийся на поселении. Целая фраза при моем имени».

Для многих «облегчение жизни» оборачивалось большей тоской и одиночеством — после жизни в Забайкалье, каторжной, но общей. Если на каторге скончался, кроме Сухинова, еще один декабрист — член общества Соединенных славян А. С. Пестов, то на поселении, в горах Кавказа смерть косит одного за другим.

Но и в Сибири сдались не все. Михаил Лунин, как только представились к тому обстоятельства, начал «действия наступательные» — против самодержавия, царских министерств и министров, крепостничества, духовного гнета. Единственным корреспондентом узника на поселении была его сестра Екатерина Уварова. На ее имя присланы знаменитые «Письма из Сибири», а затем «Взгляд на Русское тайное общество» и «Разбор донесения следственной комиссии», стоившие Лунину в конечном счете головы. Это были дерзкие антиправительственные сочинения. Крепостное право и самодержавие, польский вопрос, бездарность царских чиновников и бесплодность законодательства — вот до каких глубин доходит сибирский изгнанник, критикуя российские порядки.

МИХАИЛ ЛУНИН — СЕСТРЕ ЕКАТЕРИНЕ УВАРОВОЙ

«Ссылка, 15 сентября 1839 года