Декабристы рассказывают...

Из Франции в 14-м году мы возвратились морем в Россию. 1-я гвардейская дивизия была высажена у Ораниенбаума и слушала благодарственный молебен, который служил обер-священник Державин. Во время молебствия полиция нещадно била народ, пытавшийся приблизиться к выстроенному войску. Это произвело на нас первое неблагоприятное впечатление по возвращении в отечество. Я получил позволение уехать в Петербург и ожидать там полк. Остановившись у однокашника Толстого (теперь сенатора), мы отправились вместе с ним во фраках взглянуть на 1-ю гвардейскую дивизию, вступающую в столицу. Для ознаменования великого этого дня были выстроены на скорую руку у петергофского въезда ворота и на них поставлены шесть алебастровых лошадей, знаменующих шесть гвардейских полков 1-й дивизии. Толстой и я, мы стояли недалеко от золотой кареты, в которой сидела императрица Мария Федоровна с великой княжной Анной Павловной. Наконец, показался император, предводительствующий гвардейской дивизией, на славном рыжем коне, с обнаженной шпагой, которую уже он готов был опустить перед императрицей. Мы им любовались; но в самую эту минуту почти перед его лошадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя. Это было во мне первое разочарование на его счет; я невольно вспомнил о кошке, обращенной в красавицу, которая однако ж не могла видеть мыши, не бросившись на нее».

Эту сцену, описанную Иваном Якушкиным, видел и другой семеновский офицер — Матвей Муравьев-Апостол.

В различных декабристских воспоминаниях приводятся похожие эпизоды, запомнившиеся навсегда, — первый толчок в опасном направлении.

Но, конечно же, молодой офицер, возвращающийся с войны, при всех победных восторгах и радостях, может быть, незаметно для себя давно уже подготовлен к важным мыслям.

Михаил Фонвизин скажет на следствии: «Великие события Отечественной войны, оставя в душе глубокие впечатления, произвели во мне какое-то беспокойное желание деятельности».

«Еще война длилась, — писал Александр Бестужев из Петропавловской крепости, — когда ратники, возвратясь в домы, впервые разнесли ропот в классе народа. Мы проливали кровь, говорили они, а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа…»

«ЗДЕСЬ РАБСТВО ТОЩЕЕ…»

Сотни тысяч победителей возвращались домой, ожидая перемен, реформ, улучшений, казалось бы, заслуженных теми, кто вынес неимоверную тяжесть двухлетнего похода…

Несколько лет спустя уже можно было судить, насколько эти ожидания сбылись. И вот показания двух внимательных «свидетелей»: один из них, Николай Тургенев, в Поволжьем Симбирской губернии, другой — Иван Якушкин, на Смоленщине.

ИЗ ДНЕВНИКА НИКОЛАЯ ТУРГЕНЕВА