Декабристы рассказывают...

Мы прибыли, миновали крепостной подъемный мост и остановились у дверей квартиры коменданта. Фельдъегерь сдал меня на руки плац-майору, который, не разговаривая со мною, отвел меня в грязную, сырую, мрачную и тесную камеру. Сломанный стол, скверная кровать и железная цепь, один конец которой был вделан в стену, составляли всю его мебель…

Пища была отвратительная, так как деньги, отпускавшиеся для нашего содержания, расхищались чиновниками во главе с их начальником старым плац-майором. Часть заключенных находилась на хлебе и воде. Многие имели кандалы на ногах и руках. Сам император по докладу следственной комиссии назначал пищевой режим и предписывал усилить тяжесть заключения. Были также испробованы нравственные пытки. Заключенные получали иногда душераздирательные письма от своих несчастных родителей, которые, будучи обмануты видимостью, воздавали слишком громкую хвалу великодушию того, кто никогда его не проявлял. Священнику поручено было приносить религиозное утешение, но, главным образом, вызывать на признание. Когда он ближе узнал нас всех, то сознался, что был введен в заблуждение на наш счет. Кровавая развязка нашего процесса поразила его и вызвала в нем живое негодование. Многие из заключенных болели, многие потеряли рассудок, некоторые покушались на свою жизнь, полковник Булатов уморил себя голодом…»

АЛЕКСАНДР ПОДЖИО

«Подсудимый ввергается, как водится, в темницу; там, как водится, и сыро, и темно; зеленым цветом окрашенная деревянная кровать, плоский тюфяк, набитый грубою мочалкой; плоская подушка из той же мочалки, все это обтянуто грязной толстой дерюгой; шесть замазанных стекол в окне за железной решеткой, дверь с одностеклянной форткой, в которую страж мог бы наводить свой мучительный для затворника взор, и дверь та на затворах; вот принадлежности не совсем очаровательные нового вашего жилища и при своих всех сословных правах! Признаюсь, когда страж мой завел меня в этот хлевок и, не сказав ни одного слова, повернулся и захлопнул дверь, громко повернув два раза ключем, я просто вздрогнул и безотчетно чего-то устрашился! Не мог себе поверить, себя узнать при такой раскрывшейся моей ничтожности Однакож эта ничтожность до того выказалась резко и болезненно, что я едва мог придти в себя…»

МИХАИЛ БЕСТУЖЕВ

«Моя тюрьма была комната довольно пространная, в восемь шагов длины и шесть шириною. Большое окно за толстою решеткою из толстых полос железа было сплошь замазано известью, и ко мне проникал какой-то таинственный полумрак. Против окна дверь в коридор, где ходил безответный часовой, обутый в мягкие туфли, чтоб его шаги были неслышны и чтоб он мог незаметно для слуха узника подойти к двери и наблюдать каждое его движение в четырехугольное отверстие, прорезанное в двери и закрытое темного цвета занавескою. Направо от входа деревянная кровать с жидким, грязным матрасом, покрытым простынею из грубого холста, с перяною подушкою и одеялом из серого солдатского сукна. Подле кровати деревянный стол и такой же табурет. Печь выходила углом в комнату, налево от входа. Стены, выбеленные известью, были все исчерчены надписями, иероглифами, силуэтами и прочими досужими занятиями живых мертвецов…»

АЛЕКСАНДР МУРАВЬЕВ О СЛЕДСТВЕННОМ КОМИТЕТЕ

«Этот комитет был составлен из военного министра, неспособного старика, который занимал кресло председателя, великого князя Михаила, бывшего судьей и стороной в своем собственном деле, генерала Дибича, пруссака, который, как и многие другие иностранцы-авантюристы, пользовался благоволением царя, генерала Кутузова, с. — петербургского генерал-губернатора, князя Голицына, экс-министра духовных дел, генералов Потапова, Левашева и Чернышева. Флигель-адъютант полковник Адлерберг присутствовал там, чтобы делать заметки, которые он ежедневно передавал своему повелителю.

Этот инквизиционный трибунал собирался в доме коменданта С.-Петербургской крепости. Вначале его заседания происходили в час пополуночи; когда же стали спешить окончить наш процесс, то заседания имели место и днем, и ночью. Когда эти заседания были ночными, изнуренного недостатком пищи и страданием узника заставляли являться перед своими судьями. Плац-майор или один из плац-адъютантов отправлялись за заключенным в его каземат, перед выходом набрасывали ему на лицо покрывало и, взяв за руку, молча провожали через коридоры и переходы крепости. Только в ярко освещенной зале, где находился комитет, покрывало спадало. Придворные в блестящей форме, не давая времени опомниться, задавали вопросы, от которых зависели жизнь и смерть, требуя быстрых и категорических ответов о фактах, совершенно неизвестных допрашиваемому лицу. Если оно хранило молчание, последнее являлось новым преступлением, которое добивало.

У комитета были в качестве руководящих нитей в подробностях столь сложного дела два доноса, Шервуда и Майбороды, а также и бумаги, захваченные во время посещения с целью обыска квартир обвиняемых.