Декабристы. Судьба одного поколения

Но не все отнеслись так бессердечно к государственным преступникам, как этот высокородный трус. Местное начальство вело себя гуманно, с русским добродушием и сибирским чувством безответственности — авось, никто не узнает в Петербурге о том, что делается в какой-нибудь Таре; может быть, сказалась тут отчасти и провинциальная наивная вера, что опала этих людей скоро минет. В Перми городничий Дамиг пригласил их заехать к себе. В Каинске городничий Степанов кричал для видимости на них «я вас отучу бунтовать», но, оставшись наедине, угостил и ссыльных и фельдъегерей на славу, повел в свою домашнюю баню, предлагал книг и белья. И так же встречали бывших друзей и знакомых многие губернаторы и вице-губернаторы, угощали, предлагали денег. Купцы жарко затапливали свои бани; исправники угощали обедами, на которых подавали по двенадцати сортов сибирской рыбы. Кое где собиралось местное общество и дамы кокетничали с проезжими декабристами, как будто и впрямь еще был на них гвардейский шитый золотом мундир. Фельдъегеря протестовали слабо, да и как было протестовать, когда какой-нибудь исправник или городничий кричал на них «что ты мне с твоими предписаниями? здесь я — государь!», и фельдъегеря подчинялись, да и сами пили и ели исправно.

Порой в узниках пробуждалась надежда, что Сибирь может быть не такая страшная страна, как это думают.

Русские женщины

Хуже всех пришлось первым восьмерым декабристам отправленным в Сибирь и попавшим на работу в Благодатский рудник Нерчинских Заводов. Хотя скоро губернатор Цейдлер определил для них сравнительно короткое время работы, от 5 до 11 утра, с обязательной выработкой только трех пудов руды, но и это было изнурительно для непривычных к физическому труду и измученных долгим заключением людей. Их душевное состояние было еще хуже физического. Все они были подавлены, истощены, много болели. У Трубецкого началось кровохарканье и казалось, что ему угрожает чахотка; у Волконского болела грудь, он едва держался на ногах от слабости; у Оболенского открылась цынга; старший из Борисовых, Андрей, сошел с ума. Начальник рудников Бурнашев считал своей задачей «вывести в расход», как он выражался, декабристов и только жаловался, что ему мешает сделать это странная инструкция, предписывающая оберегать здоровье арестантов. И кто знает, не пренебрег ли бы он инструкцией и чем кончилось бы их пребывание на заводах, если бы не «русские женщины».

Подвиг этих женщин, из которых, впрочем, три были по рождению француженки, хорошо известен. Имена Трубецкой и Волконской широко распространила поэма Некрасова и они не изгладятся из памяти русских людей. Эти две княгини приехали к мужьям после трудной борьбы с родными и правительством, после ужасных душевных мучений. Волконская, для того, чтобы поехать к мужу, — решила расстаться с малюткой сыном. Она оставила его у родственников, взяла на себя это невыносимое для матери испытание. Она никогда больше не увидела сына; он скоро скончался. Но мужа она спасла своим подвигом. Она и Трубецкая первые добились разрешения ехать в Сибирь, благодаря тому что у них были огромные связи. Волконская непосредственно обратилась к государю и получила от него письмо, в котором он разрешал ей ехать, хотя дружески советовал этого не делать. Как мог он отказать ей, когда сама императрица писала в своем дневнике: «о, на их месте я, конечно, сделала бы то же самое!» Но какие трудности, какие душевные пытки пришлось перенести юной княгине! Против воли любимого отца, против организованного заговора всей своей семьи, которая долго даже не передавала ей писем мужа и скрывала, что с ним случилось и где он, преодолев мучительные уговоры и угрозы местного начальства, поехала она, чтобы стать женой ссыльно-каторжного, в отрезанной от России, ужасной стране. Отец уступил ей, но поставил ей условие — возвратиться через год, грозя проклятьем в случае неповиновения. Она знала, что возврата не будет, всё преодолела и уехала. По духовной высоте и силе это одна из самых замечательных русских женщин.

«Какие мы героини, мы просто любящие женщины, поехавшие за своими мужьями», говорила одна из жен декабристов. Но Волконская вышла замуж не по любви, а по настоянию семьи, видевшей в браке с князем блестящую партию и не остановившейся даже перед его принадлежностью к Тайному Обществу. После свадьбы она почти не видела мужа, бывшего почти всё время в разъездах по делам службы и Тайного Общества. Подвиг её был подвигом в чистом виде, подвигом для подвига, актом героической, направленной к высокому воли. Не сухим исполнением долга, но и не только порывом человеческой, женской любви, а изумительным напряжением юной, высокой и сильной души.

* * *