Декабристы. Судьба одного поколения

— Послушайте (понизив голос) вы играете в крупную, ставите ва-банк… Вы не могли не заметить, что я всёгда вас отличал, вы служили при жене. (Таинственно) Вы помните прошлогодний лагерь, помните, что было во время развода? Видите, как я с вами откровенен. Платите же и мне тем же! С тех пор вы были у меня на особом, отличном счету». И долго чередовались в том же роде упреки, уговоры, таинственные намеки. И всё это по отношению к ничем не выдающемуся юноше, игравшему в Обществе явно ничтожную роль. А пока царь и поручик дружески гуляли по зале, как две институтских подруги, начальник поручика, генерал Мартынов, стоял у дверей на вытяжку. Только когда после долгих убеждений рассказать правду, как благородный офицер, Гангеблов всё продолжал запираться, — царь обратился к генералу: «Видите, Павел Петрович, вы не верили, вы его защищали!»

* * *

— Штейнгель, и ты тут?

— Я только был знаком с Рылеевым.

— Как ты родня графу Штейнгелю?

— Племянник его, и ни мыслью, ни чувствами не участвовал в революционных замыслах; и мог ли я участвовать, имея кучу детей!

— Дети ничего не значат, — твои дети будут мои дети! Так ты знал о их замыслах?

— Знал, Государь, от Рылеева.

— Знал и не сказал — не стыдно ли!

— Государь, я не мог и мысли допустить дать кому нибудь право назвать меня подлецом!

— А теперь как тебя назовут? Ну, прошу на меня не прогневаться, ты видишь, и мое положение не завидно!

Эти слова о детях исполнили узника ужасом, о котором он долго не мог вспомнить без содрогания. «Твои дети будут мои дети!» Значит они останутся сиротами, значит его казнят!

* * *

За Анненковым царь быстро запер дверь и увлек его в амбразуру окна. Он говорил отрывисто, повелительно, едва сдерживал волнение и гнев.

— Вы знали, что есть Общество, отчего не донесли?

— Многого я не знал, Государь. И тяжело, нечестно доносить на товарищей.

Царь, вспылив:

— Вы не имеете понятия о чести! Знаете ли, чего вы заслуживаете?

— Смерть, Государь.

— Вы думаете, что вас расстреляют, что вы будете интересны? Нет, я вас в крепости сгною…

А через некоторое время Левашев допрашивал Анненкова и еще нескольких кавалергардов в присутствии командира полка Апраксина. Все они сидели за столом и Левашев говорил им наставительно: «Вы слишком много на себя взяли, молодые люди… Вы заботились о судьбах народов, а связали Государю руки в его благих намерениях на 50 лет».

Царь, подошедший в это время и слушавший стоя, опершись рукой о стол:

— Судьбами народов хотели править. Взводом командовать не умеете!

Он взял Анненкова ласково за пуговицу мундира, притянул к себе. Апраксин быстро зашептал сзади: «Baisez la main, baisez done la main!» (целуйте, да целуйте же руку). Анненков наклонился, чтобы поцеловать руку. Царь недовольно отдернул ее.

* * *

Лорера вывели из-за ширм. Из другого конца длинной залы шел Государь в измайловском мундире, застегнутом на все пуговицы и крючки. Лицо его было бледно, волосы взъерошены. Лорер пошел ему на встречу. Повелительный жест остановил его. Император сам медленно приближался к нему, пристально вглядываясь, «меряя его глазами». Обычный вопрос: «знаете ли вы, что вас ожидает? Смерть» и он провел рукой по своей шее. «Чернышев вас долго убеждал сознаться во всём, что вы знаете и должны знать, а вы всё финтили! У вас нет чести, милостивый государь». Лорер вздрогнул, у него захватило дыханье. «Я в первый раз слышу это слово, Государь!» Николай мягче: «Сами виноваты, сами… Ваш бывший полковой командир (Пестель) погиб… Вы пользовались его дружбой и должны мне всё сказать, слышите ли!.. или же погибнете, как и он!» Лорер начал оправдываться, но вдруг царь быстро подошел, взял его за плечи, повернул к свету, заглянул ему в глаза тем своим долгим, тяжелым, свинцовым взглядом, от которого слабонервные люди падали в обморок.

* * *

И Розена шедшего навстречу царю, тоже остановило грозное «Стой!» Тяжелая рука легла на его плечо, под эполет: «назад! назад! назад!». Розен стал пятиться. У стола, когда восковые свечи пришлись прямо против его глаз, долгий, свинцовый взгляд вперился в его честные, голубые, немецкие глаза. Розен выдержал испытание, — оно длилось целую минуту — и царь, очевидно довольный им, сказал: «Тебя, Розен, охотно спасу!»

* * *

Александр Муравьев, робко: «Но, Sire…»

— Молчать! Не сметь говорить по-французски, когда с вами говорит ваш государь!

* * *

Николай, указывая Левашеву на Оболенского приведенного к нему со связанными назад руками: «Вот он, ваш хваленый офицер! Один Бог знает, сколько я от него терпел!»

В это время ему доложили, что явился адъютант герцога Виртенбергского, Александр Бестужев, с повинной.

«А ты, негодяй, и этого не сумел сделать!»

* * *

Левашев Бестужеву-Рюмину:

— Императору достаточно одного слова и вас нет в живых!

* * *

Левашев Митькову:

— Есть средства заставить вас сознаться.

— Вы забываете, генерал, что мы в 19 веке и что пытка уничтожена законом!

Крепость

Пытка была отменена законом, но ничто не мешало сделать пыткой тюремное заключение.