Декабристы-участники войн 1805-1814 гг.

Д. А. Давыдов с начала Отечественной войны поступил в армию волонтером. Во время кампании от Поречья до Тарутина находился при генерале Остермане-Толстом — командире 4-го пехотного корпуса, входившего в 1-ю западную армию. Во время Бородинской битвы дрался сначала на правом крыле сражения, а затем у батареи Раевского. С 31 октября 1812 г. зачислен в Изюмский гусарский полк штаб-ротмистром^{106}.

М. А. Дмитриев-Мамонов — обер-прокурор 6-го (Московского) департамента сената, когда началась война 1812 г. и в Москве начали организовывать ополчение, пожертвовал огромную сумму денег. На эти средства был сформирован конный полк из 600 человек^{107}. За заслуги перед государством Дмитриева-Мамонова произвели в генерал-майоры и назначили шефом этого полка. Он добровольно вступил в военную службу и принял участие в боях под Бородином, Тарутином и Малоярославцем, в которых проявил необычайную храбрость. Был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость»^{108}.

С. И. Муравьев-Апостол был еще участником боев 5–6 сентября, предшествовавших генеральному сражению. В день Бородинской битвы он, будучи прикомандированным офицером от корпуса инженеров путей сообщения к саперным войскам, под ураганным огнем неприятеля со своей ротой непрерывно отбивал атаки французов, строя и защищая укрепления — редуты^{109}.

Генерал-майор П. П. Пассек во время Бородинского сражения командовал Масловским оборонительным отрядом, в который входили три егерских полка, укомплектованных смоленскими ополченцами. Они сражались на «правом крыле соединенных армий»^{110}.

В. Ф. Раевский 21 мая был выпущен из кадетского корпуса в чине прапорщика с назначением в 23-ю артиллерийскую бригаду. 7 сентября он уже сражался на Бородинском поле. 23-я артиллерийская бригада входила в состав 4-го пехотного корпуса под командованием Остермана-Толстого, сдерживавшего сначала натиск французов на правом крыле битвы, а затем была переброшена к батарее Раевского. За мужество, проявленное во время сражения, он был «награжден золотою шпагою с надписью: «За храбрость»^{111}. В «Песне воинов перед сражением». Раевский передал свои настроения тех лет.

Ужель страшиться нам могилы?
И лучше ль смерти плен отцов,
Ярем, и стыд отчизны милой,
И власть надменных пришлецов?
Нет, нет, судьба нам меч вручила,
Чтобы покой отцов хранить,
Мила за родину могила,
Без родины поносно жить!^{112}

ПОСЛЕ БОРОДИНСКОЙ БИТВЫ

К концу дня 7 сентября битва на Бородинском поле стала затихать. Несмотря на огромные потери, русские войска не утратили своей боеспособности. Наполеон не смог разбить своего противника и заставить его бежать. Русская армия продолжала быть грозной силой, способной сразиться с врагом. Русские не покинули поля битвы, остались ночевать на месте сражения. Измотанные и обескровленные французы отошли на исходные позиции. Бородинское сражение было победой русских.

По воспоминаниям очевидца событий А. С. Норова, ночью Кутузов продиктовал приказ: «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение, и поэтому, завязавши уже дело с ним, решился я сегодня все войска устроить в порядке, снабдить артиллерию новыми зарядами, завтра возобновить сражение… и только уже по личном свидании с Дохтуровым, в одиннадцатом часу вечера, взвеся понесенные в этот день огромные потери, решил отступление»^{113}.

13 сентября в деревне Фили состоялся военный совет, на котором было принято решение не давать нового сражения и отвести войска за Москву. На восходе солнца 14 сентября первые русские отряды вступили в Москву, чтобы пройти через нее и оставить город.

А. В. Чичерин, близкий друг многих декабристов, в своем дневнике записал: «Когда мы шли через город, казалось, что я попал в другой мир. Все вокруг было призрачным. Мне хотелось верить, что все, что я вижу, — уныние, боязнь, растерянность жителей — только снится мне, что меня окружают видения. Древние башни Москвы, гробницы моих предков… все взывало ко мне, все требовало мести»^{114}.

С. Г. Волконский много лет спустя вспоминал: «Кровь кипела во мне, когда я проходил через Москву… Помню, что билось сердце за Москву, но и билось также надеждою, что Россия не в одной Москве и что с ожидаемыми подкреплениями, с твердостью духа армии и простого народа русского отомстим сторицею французам, которых каждый шаг во внутрь России отделял от всех их запасов и подкреплений…»^{115}

С. Н. Глинка, брат декабриста, наблюдавший отход войск из Москвы и знавший настроения в армии, писал, что «потерю Москвы не почитали за потерю Отечества»^{116}.