Декабристы в Забайкалье

Дорожные повозки, как построенные в мастерских братьев Бестужевых, так и копии с оригиналов, дожили в сельских уголках Забайкалья вплоть до настоящего времени. Два подлинных экземпляра, изящной работы и прекрасной сохранности, экспонируются в Кяхтинском и Улан-Удэнском краеведческих музеях, одна из копий-подражаний, также примерно того же времени, — в Этнографическом музее народов Забайкалья.

Добровольные изгнанницы

В один из летних вечеров 1847 года братья Бестужевы, отужинав в доме Торсонов, вернулись в свою усадьбу. Михаил Александрович сел у окна, выходящего во двор, и закурил трубку. Николай же пошел под навес посмотреть, как нанятый на службу кучер запрягает лошадь в «сидейку»: он собрался поехать в Селенгинск навестить семейство Старцевых.

Неожиданно со степной дороги послышался звон колокольчиков подъезжающего экипажа. Кто бы это мог быть? Уж не возвращается ли Булычев — член ревизионной сенатской комиссии графа Толстого? Женившись на племяннице кяхтинского миллионера-золотопромышленника Кузнецова, он по дороге в «песчаную Венецию» (как тогда называли пограничный городок) заехал отдохнуть в кругу селенгинских декабристов. Тронутый их гостеприимством и радушным вниманием, Булычев испросил от Бестужевых позволения вновь заехать на обратном пути.

Но вот экипаж лихо влетел в открытые настежь ворота и остановился посреди двора. Из коляски первой вышла неизвестная дама, которую Бестужевы поначалу приняли за молодую супругу Булычева. Но каково же оказалось изумление хозяев усадьбы, когда следом за ней сошла сама Елена Александровна, затем и другие сестры Мария и Ольга.

Михаил, отбросив трубку, выскочил из избы и первым бросился в объятия сестер, плачущих от счастья. Немного замешкался Николай. Будучи под навесом, он тоже видел сошедшую даму и, считая ее женой Булычева, стоял в нерешительности, поскольку был без сюртука и, таким образом, находился в пикантном положении. Поймав пробегавшую дочь прислуги-кухарки Катю, свою любимицу, он попросил девочку принести из дома сюртук. «Вот вы некой… видите мне некогда… я и сама хочу поглядеть на приезжих», — со смехом ответила Катюша и убежала от Бестужева. По тут Николай Александрович узнал в прибывших своих сестер и, не смущаясь своего «неприглядного» вида, бросился обнимать и целовать прибывших родных.

Много лет спустя, работая над своими записками, Елена так вспоминала эту встречу: «Когда я приехала в 1847 году с сестрами в Селенгинск, была звездная ночь, чудная, — на чистом большом дворе мы стояли у крыльца обнявшись. Знаешь ли, милая Елена, — говорили братья со слезами, — ведь только твое обещание присоединиться к нам и поддерживало все это время».

Николай Алек, похудел, был седой, лысый. Но чудное лицо. Я любила глядеть на его портрет молодым».

Здесь Елена Александровна не забыла упомянуть о той горечи, которая появилась у нее сразу же, когда она впервые увидела братьев после долгих лет разлуки. А она ведь уже знала, что Николай и Михаил сильно изменились (в худшую сторону) за прожитые на каторге годы. Это Елена заметила еще в 1839 году, когда получила из Селенгинска портреты братьев, только что вышедших на поселение. Больше всех была расстроена портретами сестра Мария, которая буквально излила в ответном письме потоки слез: указав на множество морщин на лице Николая, она высказала общее заключение родных по поводу его преждевременного старения — значит, брат очень страдал все 14 лет каторги, и духовно, и физически.

Бестужевы давно ожидали приезда сестер. Переписка на эту тему началась вскоре после того, как братья-декабристы стали на бывшей усадьбе купца Наквасина полными хозяевами. Не задалась жизнь женской половины рода Бестужевых, оставшейся без опоры — мужчин, попавших на каторгу (помимо младших Петра и Павла). Дела в родовой усадьбе шли все хуже, не помогали и письменные советы братьев по поддержанию распадающегося хозяйства. Тогда-то и возникла обоюдная мысль о воссоединении. Братья Бестужевы писали длинные письма с планами усадьбы, комнат, жилых строений, окружающей местности. Переписка привела мать и сестер к однозначному решению. Николай и Михаил знали примерное время прибытия родных, но никак не ожидали, что экипаж преодолеет долгий путь в Сибирь на две недели раньше срока. К великому горю, матери в этом экипаже не оказалось: она скоропостижно скончалась в дороге, не вынеся волнений от расставания с родиной и радости предстоящей встречи с сыновьями.