Декады Ночь Между Днями Седьмым И Восьмым (СИ)

С этими словами он нажал на Черную Кнопку. Раздался резкий звонок и сразу же Устройство "ДВЕРЬ" буквально вытолкнуло из стены внутрь зала одетое в черное трико нечто, оказавшееся коренастым и весьма упитанным существом мужского пола. Лицо его отдаленно напоминало недавно усопшего великого тенора Лючано Паваротти, если бы не угрюмое, навечно зафиксированное зверское выражение, не покидавшее его. Руки существа, весьма похожие на руки Канцлера, спускались ниже колен. Ноги сильно косолапили. "Куратор-фаунантроп-шимпанзе Яхве Элохимович! - пронеслось в голове у Семена Никифоровича. - Так вот, значит, кому предназначено убить меня!".

- Яхве Элохимович! - обратился Канцлер к фауну, - Иди-ка сюда, поближе, исполнительный ты мой, да стань рядом. - (Фаун, едва не цепляясь ногой за ногу, приблизился к столу и застыл с отсутствующим видом). - А теперь, пан Петренко, выбирайте себе двух любых наших милашек-барушек и прямо здесь поразвлекайтеся с ними. Можете даже на моем столе, если хочете. А мы поглядим и, может, тоже какой-никакой групповичок сообразим. За компанию.

- Пан Канцлер, - горько отозвался Семен Никифорович, уже мысленно попрощавшийся с жизнью, - а может быть мне будет дозволено вместо этого пункта вашего приговора просто расцеловать на прощанье всех этих девочек?

- Не знаю, пан Петренко, не знаю! И не понимаю, почему это вы не хотите доставить себе последнее и совершенно законное удовольствие? Впрочем, давайте проконсультируемся на этот предмет с Прокуроркой Сучарою Нарцисивною и Головой Влагалищ Коллегии Давалкою Пубертативною. Как ваше мнение, пани Сучара и пани Давалка? Разрешим ему или как?

Сучара и Давалка пошептались довольно долго между собою и Прокурорка-Сучара, выступив несколько вперед, сказала:

- Вообще-то, пан Канцлер, наше законодательство не дает совершенно четких и однозначных указаний, как поступить в данном конкретном случае. Так что налицо имеем некоторый пробел в нашей стройной правовой системе. Однако и нарушения большого в желании осужденного мы не усматриваем. Поэтому особенно и не возражаем против его пожелания. Тем более, что из опыта известно: с осуществлением таких вот, как наш, приговоров в форме последних сексуальных отправлений, как правило, возникают некоторые шероховатости. Ввиду казни, понимаете ли, не встает ... ничего... у наших уважаемых осужденных, как ни старайся! Наверно от страху. Кайфа - почти никакого. И толку тоже. И, уверяю, вас, что и целку ему вряд ли удастся сломать. Скорее всего не удастся. И выйдет конфуз и недоломанная целка. Что с ней потом делать? Так что пусть лучше он нас поцелует, куда захочет. Поцелуй смертника - это тоже по своему пикантно. И вполне может быть засчитан как его Последнее Желание.

- Ну, пан Петренко! - обратился Канцлер к товарищу Маузеру, - Делай свое дело, а потом мы начнем делать свое.

Семен Никифорович тяжело поднялся с Табурета и направил-ся к толпе девочек, ожидавших его с вызывающими улыбками и откро-венными виляньями бедрами и попками. Подойдя к Судье-Эвтаназии, он поцеловал ее в лоб, отметив при этом про себя крайнее ее изумление столь целомудренным поступком. То же самое он проделал и со всеми остальными девочками. Когда он закончил свое целование, все девочки стояли какие-то притихшие и задумчивые. По-видимому, их очень давно (а может и никогда!) никто не целовал в лоб.

- Ну, я готов! - обратился Семен Никифорович к Канцлеру. - Куда мне теперь?

- Однако, пан Петренко! - отозвался Канцлер. - Своим поведением с этими вашими поцелуйчиками в лобик вы развращаете и портите мне персонал. Отбиваете у него полезные навыки, а взамен прививаете черт те что. Хорошо, что это уже закончилось. Садитесь, прошу вас, на ваше прежнее место. Все сейчас будет исполнено с вами в самом лучшем виде. Я вам сейчас объясню.

И когда Семен Никифорович отправился к своей железной табуретке и сел на нее, Канцлер обратился к фауну:

- Яхве Элохимович! Ваш черед. Исполняйте свой патриотический долг!

Фаун ухмыльнулся и в его глазах из-под нависших надбровных дуг промелькнуло что-то осмысленно-заинтересованное. Косолапя, он направился за спину к сидящему на табурете Семену Никифоровичу, а Канцлер, шипя языком и сверкая глазами, продолжил свой комментарий происходящего: