Декалов

«Любезный сын. Поспеши приездом с сими мужиками, понеже праздник рождества Христова настанет зело вскоре. Посылаю тебе закрыться в дороге материн тулуп и гривенник на продовольствие; не будь расточителен на постоялых дворах. Мать тебе выгадала из моей шапки теплый нагрудник. Засим прими благословение родителя твоего, дьячка Декалова».

– Духовный! ступай вперед! – крикнул один мужик в обозе.

Дьячок поехал вперед и очутился в поле; обоз не отставал от него.

– Что, озябли? – спрашивал дьячок детей…

– Нет, нет.

– Что нет! Ну-ка лягте, я вас укутаю… ишь поднимается подзёмок какой…

Дети легли; дьячок накрыл их веретьем совсем с головами и увязал веревкой.

– Тятенька! Скоро придет Заметаловка? – спрашивали дети.

– Сейчас приедем… Озябли?

– Нет…

Мальчики только слышали рев полозьев, фырканье лошадей, покряхтывание отца и затянутую где-то песню… Иногда навстречу кричал чей-нибудь голос: «Держи в сторону!» – причем крепко стучали сани об сани. Дьячок потрогивал детей рукой, желая привести все в порядок, и снова погонял лошадь. Он уже дал иное направление своему кнуту, пуская его вдоль спины лошади! Проехав верст двадцать, дети заговорили:

– Мы встанем…

– Лежите! – крикнул отец, – ишь стыдь-то!..

– Тятенька! А далеко до Журавлева?

– Три версты.

Три версты проехали. Один мальчик раскопал дыру в веретье и закричал:

– Вон Журавлево-то! Мы встанем.

Видя, что до дому осталось недалеко, дьячок развязал детей. Они начали поправлять свои смятые картузы и с любопытством рассматривать деревню.

– Дворы-то как занесло! – говорили они.

Вскоре дьячок свернул с большой дороги на проселочную и скрылся.

А Декалов продолжал ехать в обозе по большой дороге. Толстый, покрытый изморозью мерин нес его по раскатам, через глубокие ухабы и даже по сугробам. Когда проезжавший мимо мужик замахивался кнутом и выбивал его из обоза, Декалов закоченевшими от холода руками держался за веревки, чтобы не вывалиться из саней.

Уже давно стемнело; обоз все ехал, по-видимому рассчитывая сделать большую станцию. Упорно думая о своем родном Кочергине, Декалов почти не чувствовал ни холода, ни боли в спине, на которой долгое время учителя расписывались кровавыми рубцами… Он не верил своему счастью, не верил, что он теперь свободен и скоро увидит свое село.

Вот деревня… говор мужиков и дворников. С горы катаются мальчики на подмороженных скамейках, лавируя среди бегущих лошадей… Огни на постоялых дворах; кое-где сквозь оттаявшие стекла видны кипящие самовары и артели извозчиков… Обоз миновал деревню.

Снова поле; темь и холодный ветер…

Слышится шум саней и дружный топот лошадиных копыт то по мягкому снегу, то по торной дороге, изрезанной приступками, об которые стучат полозья розвальней, как об рубель… А в поле ни голоса!.. В стороне мелькают леса… Декалову рисовался и вечер на семинарской квартире; ему становилось жаль своих товарищей: теперь они тоже где-нибудь в дороге, на холоде…

В обозе ни один мужик не подавал голоса: вероятно, все спали. При сильных раскатах Декалов замирал, опасаясь быть вываленным из саней; достаточно было на четверть минуты отстать от обоза, чтобы потерять его из виду…

Но как обрадовался Декалов, когда обоз поехал шагом и вдруг подле его саней какой-то мужик заговорил:

– Ванюша, что, озяб?

– Озяб, – сказал Декалов.

Мужик поправил шлею на лошади.

– Сейчас приедем ночевать; версты две осталось…

Мужик сел на край саней и, помолчав, продолжал:

– Небойсь мать-то твоя ждет не дождется тебя… чудно! Колько времени не видались… как нешто обрадуется, сердечная!..

Мужик говорил таким братским голосом, что Декалов готов был обнять его…

VIII ВЕЧЕР ПОД РОЖДЕСТВО

В доме кочергинского дьячка все было вымыто и убрано; зажженная перед образом лампадка озаряла на столе белую скатерть.

Декалов, в новой рубашке, сидел с матерью и бабушкой на печке, при свете ночника; там же, в углу, стояла кадка с пирожным тестом. Дьячок, расчесывая свои волосы, сидел на лавке.

– Ох-ма, хма, хма!.. – проговорила дьячиха, выслушав несколько рассказов сына об училище.

Все молчали. По свежей соломе, устилавшей пол, тихонько кралась кошка; под печкой ворковали голуби…

– Матушка! – сказала дьячиха, – не посмотреть ли нам, как всходят пироги?

Старуха и дьячиха осветили на печи кадочку и, глядя в нее, говорили:

– Кажись, хорошо всходят… дрожжи бесподобные… Закрой. Господь с ними…

– А у нас хотят заказать новый колокол, – сказал дьячок сыну.

– Да, да! – подхватила дьячиха, – пудов в шестьдесят, что ли?

– Заказали в шестьдесят… что говорить! Колокол будет городской… – отвечал дьячок.

– А не пора ли нам затоплять печку?

– Погоди, маменька, – сказала старуха, – а вот нешто принеси из амбара мясное да потроха… не тронь, пока оттаят в избе…

Дьячиха оделась в шубу и принесла из амбара гусиные лапки и головки, поросенка, двух кур и часть свинины. Все эти предметы хозяйка разложила на лавке.

– А студень-то не пора вынимать?

– Теперь пора.

Дьячиха вынула из печи чугун и начала разливать студень в деревянные чашки, вынимая оттуда ложкой бабки, которые старуха отдавала внуку.